Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.

А сзади шумливая свора молодых. Есенин вырвал у Бога бороду и, заставив его неоднократно отелиться, прославляет рай россиян. Клюев [118] Н.А.Клюев (1884–1937) — поэт и прозаик; репрессирован. в «style russe» превозносит РСФСР. Мандельштам, изведав прелесть службы в каком-то комиссариате, гордо возглашает: как сладостно стоять ныне у государственного руля! Маяковский, флиртуя в Питере с Луначарским, после того, как немцы взяли треть России, протестует — не хочу проливать кровь для того, чтобы Англия получила Месопотамию!..

Пишите, еще есть время, а кончится… Что ж, будете восхвалять другое… стилистическая ошибка…

А вы, презренные люди, что боретесь, страдаете и умираете, слушайте «огненные звуки» и учитесь — ведь вся ваша жизнь лишь «средство для ярко-певучих стихов» [119] «…средство для ярко-певучих стихов» — цитата из стихотворения В.Я.Брюсова «Поэту» («Быть может, все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов»). Статья вызвала отповедь С. Ауслендера в газ. «Жизнь» от 11 июня («Литературная демагогия»). Эренбург обвинялся в недостойных нападках на крупных русских поэтов. . Ждите, если можете, чуда — что пошлет Господь вашим страстям и мукам певца, подобного пророкам, Данте или творцу «Слова о полку Игореве». А если не верите в большие чудеса, то ждите хоть меньшего, но все же чуда, что совесть наложит перст молчания на многие чрезмерно легко раскрывающиеся уста.

Еще давно, в средние века, бедные рыцари Астурии, никогда не выходившие за околицу своего поселка, повертываясь к суровым Пиренеям, пели:

Теперь разве не снится многим — там, за горами и холмами, прекрасная королева «la belle, la douce France»? [120] * Прекрасная, нежная Франция ( франц. ). Мне рассказывал один сенегальский «марабу» о том, как у них в Сенегалии говорят о Париже: «Там все — сад. Большие цветы, они из золота, и над ними стаи огромных бабочек, они как песни. И тогда главный вождь берет дудочку и поет „А! а! прощай, Париж“». Черный великолепный сон! А где-нибудь у нас, задыхаясь в белых тяжелых снегах, маленькая сельская учительница копит гроши и мечтает поехать с «экскурсиями» во Францию. Она тоже видит город-призрак, из тумана машут крылья Луврской «Победы», прорастает Эйфелева башня, и по цветущим бульварам прогуливается Наполеон… Всем усталым от зноя и от холода, от чересчур раздольных степей, от невыносимой тоски простора — грезятся законченные, слегка печальные, но ясные черты Франции.

И вот мы видим самую нежную плоть — серебристую благоухающую землю Франции — изорванной, распинаемой. Я помню грустные отлогие холмы Пикардии, зеленые пастбища, красные черепицы деревень. Теперь гляжу — бурая, изрытая земля, десятки километров — ни камня, ни деревца, ни былинки. А как ласково дремали долины Валуа, четкие силуэты стриженых яблонь — зеленые изгороди, белые фермы, все ослепительно четкое, ясное первозданной чистотой, будто после ливня. И теперь дорога в Суасон — срублены яблони, сожжены фермы, и где-то на пепелище оборванная девушка, ветер треплет ее волосы.

Были синие Вогезы, голубая Лоррень, белела меловая Шампань, и рыжими виноградниками, синим аспидом отсвечивала [река] Маас, и на севере, средь тусклых каналов, бледных трав Фландрии, пылали розы — печи заводов. Были все цвета, а теперь сорваны покровы и едина желто-серая земля. Были холмы, но даже они вкруг Вердена или над Соммой изменили очертания, и близ Эн никнет безглавый холм, на котором высился взорванный германцами древний замок Куси. Были средь точеных берегов мелкие резвые речки, но вот Анкра, Скарп потеряли русло, растеклись по зловещим ямам. Сотни городов и сел — где они? Я видел до войны старый Аррас, слушал звон беффруа [121] * beffroi ( франц. ) — каланча, дозорная башня с колоколом. , глядел на гордого льва Артуа, который охранял маленькие домишки, старух из богаделен, как будто остановившуюся жизнь. Когда я вновь пришел — меж развалин ютились шотландские стрелки. Грохотали снаряды, словно пролетающие «экспрессы». Где была беффруа? Это Большая площадь или Малая? Не узнать! Пусты берега мутной Скарп, и пронзенный лев, вынесенный под обстрелом храбрыми монахинями, погребен где-то на юге, в музее. Аррас умер. Умерла «девственница» Перрона, с игрушечными башнями, Бапом, и город драгунских балов, собора «барокко» и конфет драже — Верден. Дивные кипарисы севера, соборы Реймса, Суасона, Лана, Санлиса, Сен-Кантена стоят, расщепленные сотнями молний. Разворочено причудливое гнездо польского короля Люневиль. Романская базилика Сен-Реми — белая, прохладная, трогательная в своей простоте, воистину Божий дом — разнесена. И можно ль перечислить цветы, растоптанные чужеземными конями? О Реймском соборе писали книги даже в Перу или в Сиаме, а в Жербевиере, в крохотной часовне, стояла Богоматерь, никому неизвестная. Старухи и ребята приносили Ей бумажные розы, живые подснежники и записочки с их затаенными мольбами. Она тоже погибла, сожженная врагами. И не были ли вековой кедр и малая былинка — равно благоухающими пред Господом, взошедшими на одной земле?

Распята плоть Франции, скорбит ее раздираемый дух. На полях Марны, на унылых военных кладбищах Шалона или Бельфора они всюду — кресты, кресты… И в «Бюллетене писателей» черные списки убитых поэтов, и в каждой пиренейской деревушке те же слова: «Из наших уж больше сорока…» У широкого шоссе близ Мо простой крест: «Здесь покоится лейтенант Шарль Пеги» [122] Шарль Пеги (1873–1914) — французский поэт, публицист. Погиб на фронте. . Нежный и суровый поэт, он пал здесь, не перейдя дороги, зовя солдат вперед. И другие пошли, и другие тоже пали, и крест и молитва Пеги о всех:

Да, великий поэт, он был нужен Франции и миру. Но разве не был им нужен маленький Ренэ, сын моей старой молочницы, над карточкой которого она теперь, сосчитав кувшины с молоком, тихо плачет? Все пошли и все пали, одни цветы, твои, Франция, твои, мир! И еще новые идут, и те, что в начале войны были четырнадцати летними ребятами, проходят в голубых шинелях, в касках…

Еще шире расплескался костер, на котором горит Франция. Вот он лижет ее сердце — мудрый и трепетный Париж. Прочли газету, томимся — неужто? Не только Франция на костре. Нет, на маленьком клочке «Святой земли» сжигают нашу радость и мудрость.

В весенний день бродил я по разрушенному Реймсу. Заходил в огромные винные погреба, куда перешла вся жизнь. В одном из них была школа. Маленькие девочки весело пели в угрюмых катакомбах: