Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.

— Неужели отдадим родину на раздел и поругание? Да не будет! Праздники кончились, всю чашу горечи нам надо ныне испить. Но не погибнет Россия.

Марсель. Чистый четверг. Сухим жаром дышит мистраль [11] Мистраль ( франц. mistral) — ветер с гор в Южной Франции . Люди всех мастей, всех пород. По белому слепящему шоссе шагают наши солдаты. На них пришли поглядеть все — очередная «новинка». Завтра позабудут. Так глядели на сомалийцев, на берберов, на аннамитов. Какая-то дама кидает завялые розы, кто-то тоненьким голоском кричит:

— Vive le Tzar!

Солдаты молодцевато все шагают и шагают. Союзники довольны:

— Высокие… oh се sont des gaillards [12] * Молодцы ( франц. ). .

— Как маршируют… выправка-то…

Час спустя я сижу в маленьком кафе у лагеря. Там уже толпятся всякими правдами и неправдами утекшие солдаты:

— Хорошо живут эти самые хранцузы… и на кой ляд им воевать…

— А и нас сюда приволокли… мужиков у них мало…

— Ты не очень… сказано, исполняй… потому долг…

Родные! Милые! Вот вы вновь предо мной во всей темноте своей. Ею вы и бедны, и богаты. Вы храбро деретесь, без задора, но и без страха идете на смерть. «Потому — долг». Но за что — вы не ведаете еще. Вот французский пастух из Пиренеев — и тот бубнит что-то об «интересах Франции в Сирии», а вы не разгадали еще, что боретесь за свое, за общее, за Русь.

Хозяйка ради гостей необычайных завела хриплый граммофон. И вот под звуки вальса из «Веселой вдовы» бородатый солдат-пермяк рассказывает, как на пароходе по приказу одного офицера выпороли солдата. Рассказывает, слегка шамкая, унылым беззвучным голосом. За соседним столиком французские солдаты. Смеясь, они обсуждают достоинства некой m-lle Марго. А от всего этого еще страшнее рассказ пермяка:

— … И говорит ен ему так, што скидывай портки…

С французами наши солдаты как-то не сошлись. Зовут их «шоколадниками» и сторонятся. Зато закадычные друзья с бельгийцами и… с сенегальцами.

— Только что черные, а то сердечный народ…

Негры научились даже немного изъясняться по-русски. Скаля белые зубы, в упоении кричат:

— Здорово, товарищ!..

В одном русском полку — солдат мулла (из татар). Он говорил с сенегальцами по-арабски. Те вначале, услыхав от русского знакомую речь, испугались, потом обрадовались, как дети. Один негр, уже старенький, с десятком курчавых волос на подбородке, спросил муллу:

— Почему Аллах нас сделал черными? Вот белые всем правят…

— Погляди, я тоже не белый, — утешил его мулла.

Мне тяжело говорить с французами о том, что творится в русских бригадах. В Марселе был бунт, растерзали офицера. После этого расстреляли двенадцать человек. В лагерях что ни день — порка. Офицеры на глазах у французов бьют солдат. Когда наши солдаты приходят в деревню, будь то днем или ночью, по приказу русских властей сторож мэрии бьет в барабан и объявляет жителям:

— Запрещается продавать вино, запрещается…

И потом многозначительно:

— Это русские!..

На днях французский артиллерист говорил мне:

— Знаете, так его и ударил по щеке, а он пошел, постоял и пошел… минуту спустя пьет чай, как ни в чем не бывало… Подумайте, чтоб меня кто-нибудь ударил?

Несколько месяцев уже прошло со дня приезда наших бригад. У Румпельмейера [13] Румпельмейер — очевидно, хозяин бара, ресторана. дамы продолжают щебетать: «Конечно, они очень экзотичны, но варвары». В кулуарах палаты продолжают без жара возмущаться нашими военными «нравами». Как всегда, «гордый взор иноплеменный» [14] «…гордый взор иноплеменный» — строка из стихотворения Ф.И.Тютчева «Эти бедные селенья…» (1855). видит в нас лишь самое темное, часто внешнее, навязанное нам. Не умеют они за этим отличить всего, чем богата и крепка Россия. А многому могли бы поучиться граждане Республики, которые назубок знают «Déclaration des Droits» etc. [15] * «Декларация прав» и т. п. ( франц. ). , у косматых, косолапых пермяков.

Вчера русская сестра одного из смешанных госпиталей рассказала мне об Иване К. Иван тяжело ранен в обе ноги. Лежит, не кричит, не стонет, дышит только часто и громко. Рядом на соседней койке раненый француз. У него легкая рана, но общее нервное потрясение. Все время плачет, жалуется, ругает сестер, докторов, немцев, французов — всех. Ивану принесли папироску, чтоб отвлекся он немного. Поблагодарил, улыбнуться постарался, сунул уж в зубы папироску, а потом вынул:

— Вы, маменька (так сестру звал), ему дайте (соседу-то), очень он уж мается.

Когда выяснилось, что придется Ивану отнять одну ногу, сестра сказала ему об операции, обещала — дадут понюхать хлороформа — больно не будет. Иван послушал молча, задумался, даже не заметил, как сестра отошла. А потом подозвал:

— Маменька, вы дохтуру уж скажите… газов если этих мало, штоб ему дали подышать… сами видите, гибнет человек… а меня пущай так режут… потому я управлюсь…

Они прекрасно дерутся и в отваге никому не уступят. Недавно они атаковали деревушку Оберив, заняли ее, переколов защитников, численно превосходящих. Они колют, рубят, стреляют. Еще — просто и тихо они умирают. Но, убивая вражью плоть, они не ненавидят душу его. Врага уважают, побежденного жалеют.

В госпитале N. нарядные вертлявые француженки, с помощью переводчика-фельдшера, рассказывают русскому раненому о том, что учинили немцы в Люневилле и в Жербевьере: сожженные дома, изнасилованные женщины, расстрелянные ребята.

— Нехорошо это, — шепчет солдат.

— Вот! Вот! — подхватывает барынька. — Когда ваши казаки (для большинства французов слово «cosaque» — нечто загадочное, очень страшное и притягательное) ворвутся к ним, они должны сделать то же самое. Ничего не оставить…

— Что вы? — недоумевающе, как-то растерянно говорит солдат. — Как же можно? Да разве казаки не такие же люди, как мы?.. Жечь-то, да в ребят стрелять… Нехорошо это…

Из-за пленных у русских с французами всяческие недоразумения… Французы не жестоки с пленными, но они любят покуражиться, немного посмеяться над ними. Нашим солдатам это не по духу. Они сейчас пленным и хлеба несут, и супа чашку, и табаку. На днях русские вели в тыл партию взятых в стычке немцев. По дороге встретили французов. Один француз вытащил ножик и стал у пленного пуговицы с шинели срезать — «souvenir». Русским не понравилось:

— Брось… не лето, чай, застегнуть шинель надоть ему?..