Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.
- Название:На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Петербургский Писатель
- Год:2000
- Город:Санкт-Петербург
- ISBN:5-88986-030-5
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг. краткое содержание
И.Эренбург
Автобиография. 1932 г.
cite
Л.Лазарев
«Знамя», № 8, 1997 г.
cite
С.Киперман
Газета «День Седьмой», Тель-Авив, 16 янв. 1998 г.
На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг. - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Режет.
— Брось, говорят… Не твои пленные, наши — мы их взяли.
Подрались. Вечером французы жаловались друг другу — русские будто бы с «boches» aми дружат. А русские посмеивались…
— Так их!.. Пуговицы захотел… На посту [16] * В тексте: на мосту — вероятно, опечатка. ( Ред. )
за двадцать верст от позиций стоит, немца небось не видал, а тоже, куражится… Одно слово — «шоколадники»!
Темный зимний день. Маленький лесок. В версте от нас немецкие окопы, но сегодня тихо. Где-то направо далеко громыхают пушки, да порой пуля засвистит — со скуки. Солдаты греются на слабом зимнем солнце, курят, дремлют. Привезенный ими с Урала медвежонок — ручной — от удовольствия катается на спине. Полусгнившие листья шуршат. У деревца белый русский крест.
Французский офицер-переводчик спрашивает у солдата, как пройти к передовому посту. Тот моргает, силится сказать, молчит, и наконец:
— Не могим знать…
Переводчик ругается грубой матерной бранью, и сказанные с иностранным акцентом эти гнусные слова звучат еще страшней.
— Зачем вы… ведь вы со своими солдатами так не говорите!..
— Да, но с вашими иначе нельзя.
Не думайте, что этот офицер дурной человек, или что французы к нам плохо относятся. Нет, все народы и все племена думают, как он, — что с нами иначе, не крича, не браня, не унижая, нельзя говорить. Кажется, это в глубине души мы думаем о самих себе то же самое.
«Rèvolution en Russie», «Abdication du Tzar» [17] * «Революция в России», «Отречение царя» ( франц. ).
— крупные аншлаги «Matin». Русские полки идут с позиции на отдых. Ошеломляющие известия приходят на полпути. Переводчики тихонько кой-кому переводят, вслух говорить боятся. Спрашивают у офицеров — те тоже мало что знают, побаиваются, молчат.
— Прячут манифест они, — ропщут солдаты.
Все вскипает, что есть в сердцах темного, злобного — жажда мести, былые обиды, недоверие, страх.
— Где деньги наши? — кричат генералу.
— Я вам кинематограф построил… я капусту купил…
— Сам гляди картинки… не козлы мы капусту жрать…
В эти роковые часы среди грязи и злобы неожиданно расцвели «солдатские комитеты». Они появились сразу, и все схватились за них, как за спасательный круг. Они и спасли русские бригады от дикой расправы первых дней.
Через несколько дней после благой вести о воскресении России, в светлое пасхальное утро русские солдаты вышли из траншей под вражеский огонь. Услыхав слово о возможности новой и чудной жизни, они не поколебались пойти на смерть. Не было митингов, собраний, но по окопам прошло, как ветер, слово — «наступать!». Вкрапленные среди африканских войск русские полки проявили воистину редкий героизм. Они взяли все намеченные вышки, они заняли также форт Бримон, от которого зависела дальнейшая судьба Реймса, но, не поддержанные, должны были его очистить. Половина выбыла в этих боях из строя, тысячи остались в белой земле Шампани. Офицеры шли с солдатами в бой, и пред ликом смерти забылись все счеты.
Французские солдаты, сражавшиеся в Шампани, достойно оценили подвиг русских. Но в это же время уличная пресса вела кампанию против новой России. Слова «изменники», «предатели», «ублюдки» раздавались нередко. Обыватели повторяют днем то, что они прочли утром в газете. Мудрено ли, что они русских солдат, шедших с битвы, встречали:
— Russes-boches!
— Russes-capout!
2.
Весенний день. Прекрасный уголок Иль-де-Франса. На холмах среди желто-зеленых кустов старые усадьбы. В огромном парке на лугу круг серых рубах. Над ними красный флаг. Я говорю, хриплю, голос обрывается, все же силюсь говорить. Десятый раз сегодня приходится выступать на таких «митингах», говорить одно и то же, отвечать на одни и те же вопросы. Слушают все жадно, и по напряженным лицам видно, что идет у них внутри новая трудная работа — мыслить. Сейчас, после разговоров об Учредительном собрании, об аграрном вопросе, еще о чем-то, вышел молодой скуластый мужик, поклонился и сказал свое слово:
— Все говорят, и мне хочется, а сказать свое не сумею. Потому темь я и ночь во мне. Дали меня в ученье за штаны и две пары рубах. Да разве ученье, как был темнота, так и остался. Вышел я, по годам жених, а делать ничего не знаю, хоть милостыню проси. И здесь возвели меня в воинское звание. А какой я солдат, когда я воевать не умею. Думаю я, вот придет герман, а я бомбы кинуть не знаю. Бросил, а она не разорвалась. Взял другую, стукнул, бросил — идет. Так здесь унтер подошел — и в зубы. Потому хотели, чтоб ночь в нас была. А вот теперь слушаю я и будто просыпаюсь…
Он стоит еще долго молча, снова кланяется и идет на свое место.
Говорят другие. Ни одного голоса за сепаратный мир или за «братанье». Все заявляют, что снова пойдут в атаку по первому призыву.
Отношения с офицерами почти всюду наладились. Солдаты говорят:
— Не они нас угнетали, а режим весь… сами они страдали…
— Не только нам амнистия — им тоже. Кто старое вспомянет — тому глаз вон… Нужно о новом думать…
— Мы должны позвать офицеров… пойти первые к ним… ведь по старым порядкам так выходило, что они нас угнетали, а не мы их… значит, нам легче первыми протянуть им руку…
Много молодых офицеров помогают комитетам в их организационной и просветительной работе. Есть, конечно, и обратные явления — особенно в бригадных штабах. После приказа Гучкова, запрещающего «тыкать», один полковник, изысканный светский эстет, «успокоил» солдат:
— Прежде говорил «твою мать», а теперь «гражданин, вашу мать!»
Но подобные выходки осуждаются самими офицерами. Не будь этой ужасной оторванности от России, какой-то неопределенности — офицерство заняло бы по отношению к новой дисциплине еще более благожелательную позицию. Побаиваются черносотенных штабов. Шепчутся, рассказывая мне что-либо, отзывают в сторонку.
Вчера тяжелая сцена. Один полковник, год тому назад приговоривший к казни двенадцать солдат, говорил с солдатами. Долго просил их верить ему, каждую минуту картуз снимал, крестился. Наконец не выдержал:
— Простите мне, братцы!
— Что вы, господин полковник, Бог простит… — загудели солдаты.
Жутко как-то… Что это, голос совести или страх?
Только в одном полку X. между офицерами и солдатами вражда. Там и порядки до революции были хуже, чем всюду, и вожди солдатские подобрались какие-то исступленные, озлобленные. На их собраниях услышишь лишь воспоминания о старых обидах да призывы к мщению.
Разрешили продажу вина, но пока что пьянства нет почти. За этим смотрят комитеты. Поразительно, что революция пробудила у солдат жажду «жить почище». Искореняют картежничество, ругань. Комитеты прекрасно поставили хозяйственную часть, открыли свои кооперативы. Устроили читальню. Скоро будут выпускать газету. Очень томит всех отсутствие известий из России. Петроградские газеты приходят через два месяца, а французских сведений мало, да и те подобраны тенденциозно. Больше всего волнует, понятно, земельный вопрос. На днях я слышал любопытную беседу солдат с полковником-грузином. Солдаты говорили — все отобрать. Полковник — возражал:
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: