Литературная Газета - Литературная Газета, 6628 (№ 03-04/2018)

И самое главное, я считаю, что во время войны просто есть больше возможности, больше пространства для раскрытия человека – ярче он там раскрывается. Тут не соврёшь, люди на войне всегда на грани, за секунду или за полчаса до смерти. Люди чисты, и поэтому про них всегда интересно писать. Я вообще стараюсь выбирать для своих песен людей, которые находятся в самой крайней ситуации, в момент риска, которые каждую следующую минуту могут заглянуть в лицо смерти, у которых что-то сломалось, произошло, в общем, короче говоря, людей, которые «вдоль обрыва, по над пропастью» или кричат: «Спасите наши души!» Но выкрикивают это как бы на последнем вздохе. И я их часто нахожу в тех временах. Мне кажется, просто их тогда было больше, ситуации были крайние. Тогда была возможность чаще проявлять эти качества: надёжность, дружбу в прямом смысле слова, когда тебе друг прикрывает спину. Меня совсем не интересует, когда люди сидят, едят или отдыхают – я про них не пишу, только разве комедийные песни.

У меня не песни-ретроспекции: они написаны человеком, который войну не прошёл. Это песни-ассоциации. Если вы вдумаетесь и вслушаетесь, вы увидите, что их можно петь и теперь: просто взяты персонажи из тех времён, но всё это могло случиться и здесь, сегодня. И написаны эти песни для людей, большинство из которых тоже не участвовали в этих событиях. Так я к ним и отношусь – это современные песни, которые писал человек, живущий сейчас. Они написаны на военном материале с прикидкой на прошлое, но вовсе не обязательно, что разговор в них идёт только чисто о войне».

Подобных высказываний Высоцкого у меня собрано больше сотни. Он очень часто выступал в сугубо военных аудиториях, любил военную публику, вообще людей в форме, какой-то нежной, трогательной любовью. Читатель наверняка почувствовал, что все предыдущие рассуждения поэта касаются в первую очередь служивых: неважно, военнослужащие ли они, солдаты МВД или милиционеры. В равной степени его рассуждения могут относиться и к работникам транспорта, прокуратуры, лесничества. Все они – люди государственные и потому с точки зрения Высоцкого как бы особенные. Его влечение к людям в форме не исчерпывалось чисто профессиональным интересом артиста, поэта, исполнителя. Нет, тут было нечто гораздо большее – воспоминания юности, осмысление пережитого им и страной, попытка с высоты прожитых лет и приобретённого опыта по-иному взглянуть на ту же воинскую службу, которую он всегда, повторяю, очень высоко ставил. И ещё, наверняка, было в его добром отношении к служивому человеку нечто такое, о чём сейчас не дано нам домыслить, представить, описать. Как всякий интеллигентный, воспитанный человек, Высоцкий, конечно же, ценил и уважал всякую профессию. Снобом он никогда не был. И всё-таки к военным у него было отношение особое. Отчасти я это чувствовал и на себе. Владимир Семёнович в последние годы жизни очень придирчиво и строго относился к тем, кто искал его расположения. Знавшие его близко не дадут мне соврать. Тем, наверное, примечательным было его доброе расположение ко мне: сначала старшему лейтенанту, потом капитану. Ну, в самом же деле, не стану я ни себя, ни тем более его унижать предположением, что он терпел меня из-за того, что я починил однажды его дачное отопление. Хотя, если уж говорить до конца откровенно, то я рад был тогда вообще в денщиках у него ходить. Ей-богу. Он это видел, прекрасно понимал, тем не менее субординационной дистанции между нами не держал. Что опять же могут подтвердить многие ныне здравствующие таганковцы.

Однажды, «за рюмкой чая» я путанно и сбивчиво начал «объясняться в любви» Высоцкому даже не от себя лично, а как бы от всего офицерского корпуса Советского Союза. В том смысле, что вот, дескать, десятки, сотни тысяч офицеров даже живьём вас, в отличие от меня никогда не увидят, но, я уверен, что восхищаются вами не меньше моего. А мне вот повезло и могу вам сказать об этом. Он очень с доброй, замечательной своей улыбкой сказал, примерно, так: да ладно тебе, Мишаня, голенища мне надраивать. Естественно, я стушевался, а он через некоторое время уже на полном серьёзе заметил, что вот-де служить ему хоть и не пришлось, о чём он всегда сожалеет, потому что всякий мужик должен армейскую лямку потянуть. Однако, если бы время его концертов, с которыми он выступал в армейских, флотских, пограничных, милицейских подразделениях сложить, то с учётом выходных, праздников и возможных самоволок на «полсрока государевой службы» (эти слова я точно помню!) наберётся. А на большее он и не рассчитывает.

Безусловно, война и служба были для Высоцкого очень и очень многомерными, дорогими и глубокими понятиями. Его детская, не вполне осознанная тяга к рыцарству и героизму всегда одевалась для него в солдатскую шинель. И по-иному, как мы видим, быть не могло. Но в силу сложившихся причин и обстоятельств ему не пришлось фигурально носить эту шинель. (Во время съёмок фильма «Штрафной удар» Володя, выполняя сальто, упал с лошади, сильно повредил ногу и заработал на долгие годы перемежающуюся хромоту. Много времени боролся со своим недугом, можно сказать – поборол его. Никто даже вообразить себе не смог бы, что артист как бы обречён на хромоту. Но факт остаётся фактом: по состоянию здоровья Владимир Семёнович не попал на срочную службу, хотя должен был по окончании съёмок призваться на четыре года в Военно-морской флот.)

Так вот, шинелька эта, образно говоря, всегда висела на гвозде в его творческой лаборатории. Виртуозно владея сарказмом и иронией, с успехом пользуясь ими при разработке самых различных тем, художник тем не менее ни разу не прибег к подобным приёмам при сочинении песен на военно-патриотическую тематику. Боль за несправедливо обиженных, досада на всякого рода недостатки, безобразия – были. Он часто и весьма критически отзывался о деятельности партийно-государственной верхушки. Конкретных примеров, увы, не помню, но что совершенно точно: Володя уже в те годы достаточно красочно пародировал генсека. И тем не менее столь модного сегодня нигилизма, скептического ёрничания над армейскими порядками, не говоря уже о святых понятиях фронтового бытия, Владимир Семёнович никогда себе не позволял. (Кстати, очень сдержанно отнёсся к нашим военным действиям в Афганистане.) Хотя изнанку армейской, флотской жизни он знавал предостаточно. (Отец окончил службу в должности заместителя начальника связи войск ПВО, у него было много друзей из высшего эшелона военного ведомства.) Но нет же, ни тени издёвки никогда не скользнуло на его поэтическом облике, обращённом в сторону войны и службы.

С позиций обыденной житейской логики это тем более удивительно, что тогдашнее руководство Вооружёнными силами, МВД категорически и напрочь не принимало и не признавало ничего сочинённого Высоцким, равно как и его самого. Многочисленные встречи, к примеру, с солдатской или матросской аудиторией проходили всегда или почти всегда, как говорится, не санкционированно, без ведома и разрешения вышестоящего командования, на страх и риск «офицеров из окопов» – так любил называть Владимир Семёнович строевых командиров взводов, рот, батальонов. Можно только представить, какой же огромной любовью пользовался бард у фронтовиков и служивых людей, если, несмотря на все запреты и табу, они с таким завидным постоянством, охотой и радостью с ним встречались.