Литературная Газета - Литературная Газета, 6626 (№ 51-52/2017)

Живёт в Улан-Удэ.

…В самом конце месяца, при первых признаках настоящего потепления, дождавшись, когда южные склоны сопок наконец оголились и скот с жадностью набросился на них, утоляя многодневный голод, Тэмуджин возвратился в курень.

Поздней безлунной ночью в сопровождении Борчи с полусотней охраны он въехал в свой айл и слез с пошатывающегося от усталости коня. Он привязал поводья к коновязи, собираясь идти в большую юрту, как вдруг услышал оттуда пронзительный младенческий плач. Оторопев от неожиданности, с трудом осознавая, чей это голос (Бортэ в его отсутствие родила ребёнка), он чувствовал, что не может сделать в сторону своего дома ни шагу. Он вдруг ощутил во всем своём теле непосильную усталость, будто только сейчас на него навалилась вся тяжесть непрерывных трудов последнего времени, и – нежелание идти в юрту, туда, где теперь был меркитский ребёнок.

Он хотел присесть на корточки и передохнуть, опершись спиной о столб коновязи, но вовремя опомнился, оглянувшись на воинов охраны, не смевших без приказа сойти с лошадей.

– Вы идите к себе. Отдыхайте, – усталым, приглушённым голосом сказал он.

Те сошли с лошадей и гурьбой поспешили из айла, в сторону своих юрт. Рядом остался Борчи, но Тэмуджин сказал и ему:

– Ты тоже иди, а я немного побуду тут. Потом пойду.

Тот понимающе кивнул, наскоро привязал обоих коней и пошёл в юрту братьев.

Плач ребёнка в юрте стих, и тогда послышался говор Бортэ, она что-то приговаривала тоненьким голосом, утешая его. В голосе её Тэмуджину отчётливо слышались материнская ласка, жалость к ребёнку, и от этого вдруг разгорелись в нём неосознанная злоба, ревность.

С самой осени, с первых дней после её плена, когда он переболел душой и свыкся с беременностью жены, за все эти месяцы он не ощущал каких-то острых чувств, думая об этом. «Раз это случилось, значит, так тому и быть», – думал он, раз и навсегда решив смириться с неизбежным. Да и непрерывные заботы по улусу и войску, которыми он всё это время был занят, не давали ему раздумываться над этим.

Спокоен был он и недавно, когда увещевал Тэмугэ и говорил братьям, что примет ребёнка, и велел им отнестись к нему, как к своему. Однако сейчас, своими ушами услышав голос меркитского отпрыска, то, как громко кричит он в его юрте, Тэмуджин вдруг охватился чувством вражды, острой неприязни. Ему захотелось пойти и вырвать ребёнка из рук жены, бросить его собакам, чтобы не осталось в их айле следов её меркитского плена. Но ему тут же представилось лицо самой Бортэ при этом, её страдание, слёзы. Он знал, что жена не воспротивится ему, не скажет ни слова против, если он это сделает, не заплачет в голос, да и потом ничем не напомнит о случившемся. Но лишившись ребёнка, она будет страдать тайно, останется у неё боль на сердце, с которой будет жить дальше, а это было бы Тэмуджину невыносимо.

Вздохнув глубоко и зачем-то поглядев на звёзды, будто примечая время, он пошёл к юрте.

Войдя, он заметил, как при свете очажного огня Бортэ испуганно взглянула на него, вздрогнув, и как будто теснее прижала ребёнка к себе – тот сосал её грудь.

Встав у двери, он смотрел на них – на свою жену и сосущего её грудь ребёнка. Младенец, обёрнутый в пышное, голубоватое беличье одеяло, лежал, закрыв глаза, засыпая, и посасывал, прижимаясь крохотным лицом к соску матери.

Он вновь почувствовал, как остро и горячо вспыхнула в нём злоба, вспомнил, как прошлым летом на их поляне в горной долине Бурги Эрги три меркитских нойона надругались над его Бортэ в этой же самой юрте, а теперь их отпрыск нежился здесь. Лютая ненависть заклокотала в нём, а правая рука без его воли потянулась к рукояти мадаги на поясе.

Бортэ подняла взгляд на него и посмотрела жалобно, чувствуя, что творится у него в душе. Глаза её медленно наливались слезами, две крупные капли стекли по щекам, но она, не мигая, смотрела на него, будто говоря: «Я честна перед тобой и готова принять всё, что ты решишь».

Тэмуджин быстро остыл от её взгляда, тронутый жалостью к ней самой, молча разделся, повесил оружие на западной стене, сел на хойморе.

Бортэ, повернувшись, отложила заснувшего ребёнка в сторону и встала. Родив ребёнка, она вновь стала стройной и выглядела сильно похудевшей. Она легко и быстро прошла к восточной стене, принесла и поставила на огонь высокую железную треногу, захваченную у меркит, подвесила заранее приготовленный котелок с варёным мясом.

За Бортэ давно все заметили способность угадывать время, когда Тэмуджин вернётся из поездки, будто она чувствовала его на расстоянии, и привычку на всякий случай оставлять на ночь приготовленную еду, чтобы он, прибыв, мог сразу же утолить голод. Угадала она и на этот раз, и Тэмуджин, всегда ценивший её за это, вновь ощутил в себе тёплое благодарное чувство к ней за то, что и сейчас она не забыла про него, и теперь понемногу оттаивал душой.

Он поглощал кусок за куском мягкие, разваренные спинные части медведя с жирными прожилками, с наслаждением насыщая истомившийся от голода желудок. В последний раз он ел только утром, перед выездом из куреня девятой тысячи, находящейся на самой южной грани земель улуса.

Бортэ налила в деревянную чашу горячий суп, приправленный сухими корнями горного лука.

Выпив подряд две чаши и окончательно насытившись, он отпустил ремень на рубахе, расслабленно облокотился на подушку.

– Парень или девочка? – спросил он уже почти равнодушно.

– Парень, – тихо сказала Бортэ.

– Когда родила?

– Позавчера.

– М-м...

Помолчали.

– А с последом что сделали?

– Собаке отдали.

– Какой?

– Чёрному псу.

– Джучи?

– Да.

– Он съел весь послед?

– Сказали, что весь.

– Это хорошо. Джучи хороший пёс, его никакой ада 1 не осилит. Значит, он и будет оберегать ребёнка от чертей.

Бортэ смущённо улыбнулась, промолчав, не зная, что ответить.

– Ну, что ж, теперь надо укладывать ребёнка в зыбку – положим его в нашу, родовую, в которой лежали все мы.

Бортэ с великой благодарностью и теплотой взглянула на него, схватила его руку и прижала к своей тёплой груди. Уронив голову, она впервые за долгое время заплакала в голос, обливая его руку горячими слезами.

Тэмуджин, освобождая от неё руку, досадливо проворчал:

– И что вы за народ – женщины. Когда плохо, плачете, когда хорошо, опять плачете. Давай уж как-нибудь обойдёмся без этого, не люблю... Да и пора уже спать, завтра, я думаю, будет хлопотный день.

Бортэ засмеялась, вытирая слёзы, встала легко и быстро начала стелить. Тэмуджин посмотрел на спящего младенца, тот спал, высунув тёмное, крохотное лицо из пелёнки. Он придвинулся к нему, потянулся и осторожно взял почти невесомое тельце, завёрнутое в одеяло, склонил над ним лицо. От него пахло мягким младенческим духом, густо смешанным с родным, молочным запахом Бортэ. И как-то разом, будто тёплым ветерком сдуло с его души остатки холода и враждебного чувства.