Илья Кормильцев - Non-fiction

ИК:Вам не кажется, что фразы «атакуем самолетом Кремль» и «мочить в сортире» — одного полета? Я думаю, что государство видит свое отражение в Лимонове, конкурента, проявляет глупость, зеркально отражающую наивность другой стороны, в принципе, ведет себя недостойно и незрело, и видно его единое происхождение, такое шалопайское.

ФК:Посадить людей за убеждения нельзя. Если они что-то сделали — сажать. Если вы хотите работать на опережение, чтобы они вознамерились, но не сделали — запрещайте идеологию, запрещайте носить кресты, вскидывать руки вверх, запрещайте говорить о том, что у нас не было Холокоста, но не надо лезть в мысли к людям, и тем более за это сажать. Надо просто запрещать и контролировать. Если полиция нравов, нужно придумать полицию нравов по идеологии.

МГ:Как действует полиция нравов?

ФК:У нас менты чем занимаются? Они проверяют регистрацию. Так вот, вместо проверки регистрации, самой по себе незаконной, они должны проверять. А кто-нибудь что-нибудь сказал не то, или вскинул руки не так, или что-нибудь пронес не так…

ОК:Ой…

ФК:Без «ой». Но сначала надо прописать, что будут контролировать максимально конкретно, без расплывчатых формулировок за то, что ты скажешь, что не было Холокоста, в присутствии троих свидетелей, ты будешь жестоко осужден общественностью. За то, что ты сказал, что пойдешь в Казахстан защищать русских, ты тоже будешь.

МГ:А если ты не назвал страну?

ИК:А если три свидетеля найдутся, а ты ничего не говорил?

МГ:Ты потом прочитаешь то, что ты сказал. А я категорически протестую, что вы сейчас смеетесь, потому что человек сейчас пытался ответить на вопрос. Пусть, на наш взгляд, неудачно, но он пытался найти выход в этой ситуации. Что обозначали его слова? Попытку какой-то систематизации.

ФК:А без этого нельзя.

МГ:Подожди, ты уже сказал. У нас осталось 5 минут. Спасибо за попытку, потому что Кормильцев, умнейший человек, начинает отгораживаться.

ОК:Попытаюсь ответить на ваш вопрос. Я считаю, что у нас сейчас очень большая проблема в государстве, просто давно назрела необходимость. Слово «национализм» себя дискредитировало, но идею русского национализма вылить нужно в какое-то нормальное русло, придать ей цивилизованное лицо. Оно не находит себе воплощение сейчас. Создаются все время какие-то экстремистские организации с идеей «я русский, значит, я пойду мочить кого-то другого, набью кому-то морду». А должно быть не так, по-другому, кто-то должен вселить в эти головы такую идею: я русский, значит, я должен помогать русским. Как делают евреи? Помогают друг другу. Посмотри на другие народы, возьми у них самое лучшее. Пожалуйста, попробуй, будь лучше.

МГ:Я понял тебя. Это такая страна «Оз». Подводим итоги. Значит, господин Ткаченко говорит финал.

АТ:Коротко я хочу высказать претензии, прежде всего, к государству. Наше государство порой, зачастую сам президент Путин, становится источниками экстремизма, и некоторые слова народ воспринимает абсолютно неправильно. Во всяком случае, его знаменитые фразы «мочить в сортирах», «пойдете пыль глотать по дорогам» я воспринимаю тоже как экстремистские, разогревающие ситуацию. А народ снизу, он поднимает это и несет широко, высоко и неоглядно.

МГ:То есть пускай, прежде всего, посмотрит на себя.

АО:По поводу национализма Лимонова. У них в организации есть даже негр, а треть организации еврейские мальчики из хороших московских семей. Это по поводу русского народа и национализма. Я не делаю выводов. Второе — больше всего Лимонов протестует, ищет выход из той сложной ситуации, в которой находится Россия, больше всего он протестует по поводу ренессанса так называемой русской культуры середины 19 века, он говорит, что сейчас делается попытка на старую проржавевшую консервную банку надеть новую, и это делает Путин, и, в частности, тот известный режиссер, о котором мы говорим.

ИК:Я думаю, что это одно из самых, несмотря на то, что дело Лимонова вызывает не так много шума, как многие другие предшествующие дела, — это одно из самых серьезных испытаний сейчас нынешней политической системы в России и того, что происходит. Потому что от него зависит значительно больше, чем зависело от всех предыдущих выборов и много другого, хотя это кажется смешным, ну, подумаешь, какой-то писатель. На самом деле проверяется, готовы ли мы действовать не топором и лобным местом, а действовать инструментами нейрохирурга, разбираться до конца во всем, и готовы ли мы преодолеть этот ужасный период ренессанса поднявшего голову национализма после кризиса, от которого, просто говоря, тошнит. Не потому, что он русский, меня тошнит от абсолютно любого национализма, а потому что он, к сожалению, негласно поддерживается государством, и тем самым государство становится фашистским на глазах, объективно.

МГ:Спасибо всем. Я ничего не буду говорить от себя, потому что очень, на мой взгляд, правильно сказал сейчас Илья Кормильцев. Думаю, он был прав в главном: идет испытание нашего общества на проверку, как оно существует с собственными гражданами, которые думают иначе. Пока что только топором. Надо учиться не только топором — в этом задача момента, как говорил известный политический деятель. Сегодня у нас в эфире были: Александр Ткаченко, генеральный директор русского ПЕН-Центра, Илья Кормильцев, литератор, Александр Орлов, независимый журналист, представители проекта «Одна семья времен В. Путина» Ольга Бер, Ольга и Федор Кузнецовы.

С. Бунтман:Добрый вечер! Конечно, понятно, какая будет главная тема журнала. Сегодня 10 сентября, завтра 11 сентября, уже 2002 года. И сейчас мы с Сергеем Пархоменко, Александром Гольцем и с нашим гостем, о нем чуть позже, подробно обсудим тему обложки «Еженедельного журнала». Сережа, Саша, добрый вечер! 11 сентября год спустя, результаты, отчет за год, что случилось, во что это вылилось?

С. Пархоменко:Конечно, невозможно пройти мимо этого сюжета, этой годовщины. Вечный спор в любом журнале — должны становиться таким календарем-поминальником или нет?

СБ:Но это не такое событие.

СП:Но эта годовщина из тех событий, которое пропустить, конечно, невозможно. И здесь встает вопрос, продолжать ли нам разжевывать, обсасывать и т. д. собственно само событие, тем более, что понятно, что вся пресса США всем своим мастерством в течение года занималась исследованием каждой минуты, секунды того, что произошло утром 11 сентября. Или заняться тем, что из этого произошло дальше, тем, как изменился мир, как изменились мы, как, что изменилось после того, как случилось событие, о котором немедленно, в первые же 5 минут было сказано. Америка стала другой, кто-то эту фразу произнес. И немедленно стало через несколько минут известно, что не одна Америка стала другой.