Анна Бусел - Евангелие от Маркса

Для некоторых коммунистов, довольствующихся отдельными ленинскими цитатами, эти слова Ленина, вырванные из исторического контекста, стали аксиомой, окончательным и желанным запретом на всю будущую историю наперед, избавляющим их от самостоятельной умственной работы в каждом конкретном случае. Эти товарищи забыли, что научный анализ требует рассматривать деятельность личностей, партий и классов в конкретных исторических условиях. И нам придется выяснить причины этих ленинских слов, выяснить, о какой именно религии говорил Ленин в письме Горькому, вспомнить религиозную и политическую обстановку, в которой складывалось и отношение ленинской партии к господствующей религии и к «христианскому социализму», выяснить, что представлял собой этот «христианский социализм». Итак, займемся расследованием, соберем факты, чтобы сделать выводы и усвоить их.

И отныне не будем забывать о том, какими страданиями, бедствиями и жертвами расплачиваются народы за невежество и верхоглядство своих вождей, за лукавство пастырей и за собственное невежество, умственную леность, нежелание читать, думать, искать и постигать истину. Темнота и невежество в конце концов оборачиваются адом.

Будем помнить также о том, какую цену сегодня платит Россия за идейный разброд патриотической оппозиции, за самоуверенность и вождизм ее лидеров, за догматизм части коммунистов, становящихся ныне одной из реакционных сил, преграждающих путь эволюции. Цена самости, догматизма, невежества, цена разъединения — гибель душ наших детей, страдания и вымирание народа.

…После поражения революции 1905–1907 гг. в России в среде интеллигенции и попутчиков революции воцарились упадочнические настроения, отказ от революционно-демократических традиций, идеологическое оправдание контрреволюции. Деморализованные меньшевики насаждали в массах идеологию капитуляции перед царизмом, призывали рабочий класс к соглашению с буржуазией, добивались ликвидации партии революционного марксизма и прекращения ее легальной деятельности.

В этой атмосфере уныния и распада среди интеллигенции, в том числе и социал-демократической, заявили о себе богоискательские и богостроительские идеи. Богоискательство было особенно популярно в буржуазно-интеллигентской среде.

Богоискатель Д. Мережковский, предчувствуя апокалиптическое нечто, что должно измениться и что лежит глубже, чем всемирно-исторические судьбы православной церкви, писал: «Вместо живого духа (царя) Петра осталась в русской государственности лишь мертвая буква, мертвая казенщина, в которой нет уже никакого идеала ни человекобожеского, ни богочеловеческого, а есть лишь отрицание всех вообще религиозных идеалов, почти циническое безбожие, нигилизм современного русского самодержавия… Если бы русская церковь могла выйти из паралича относительно самодержавия, то тотчас бы предстала перед нею задача найти утраченный религиозный смысл русской государственности, раскрыть новое учение о власти в смысле христианском, то есть о переходе от власти к свободе, от меча железного к мечу духовному, о преображении государства в церковь. Я называю это учение новым, потому что доныне во всемирной истории христианства все учение о власти сводилось к известным словам апостола Павла, понятым в самом грубом, кощунственном смысле: Всяка душа властем предержащим да повинуется. Несть власть аще не от Бога. Но таким пониманием в настоящее время не удовлетворяется не только максимум, но и минимум религиозных требований, бессознательно живущих даже в русской, так называемой атеистической интеллигенции… Паралич идет оттуда, из Византии» (Мережковский Д. Больная Россия. Л., 1991, с. 59–61).

В то же время Мережковский сожалел о неисполнимости православного идеала «чистого христианства», пришедшего из Византии, — идеала, который всякому нормальному человеку покажется порождением человеческого недомыслия либо чьим-то намеренным искажением: «Мы никогда не были на той созерцательной религиозной высоте вселенской, какой достигала Византия… Мы до сих пор во всей нашей религиозной истории жили христианством или даже лишь тоской по христианству , по религии чистого и крылатого созерцания. Эти крылья уносили каждого из наших великих подвижников, великих молчальников, в леса, в скиты, на молитвенный камень, в узкий и темный затвор. Уносили от людей, от жизни „мира сего“, с его трепетами, муками, радостями, с его падениями и восстаниями. Если некоторые и возвращались к людям, — они возвращались просветленными, чуждыми, ненужными здесь, уже почти нездешними. Это были одинокие, исполнившие завет своей одинокой веры. А для остальных верующих завет был тот же, только не исполняемый ими по слабости, стоявший около, пока они жили, работали, любили, действовали, — завет не входивший никак в их действия и все действия собой осуждающий.

„Отрекись, во имя Христа единого, от всего, ибо все во зле лежит, — и получишь великую награду на небесах. Культура, наука, красота, любовь — все это мешает тебе остановиться духовным взором на Христе и, всецело в Его созерцание и приобщаясь к голгофским мукам, — спастись. Пост, покаяние и молитва — вот твои действия, твоя жизнь, твой путь к спасению. Других путей нет“ . Это, конечно, идеал, которого достигали немногие; но разница лишь в степенях приближения, а уклон один: „поскольку ты в жизни и в действии, постольку ты вне религии: поскольку ты верующий, идущий ко спасению, желающий приблизиться к Богу, постольку забывай о них, отрясай прах земной“. Я говорю нарочно резко, без переходов, без теней, для того, чтобы яснее выявить принцип христианства, только христианства, религии, остановленной в лике Христа и потому сделавшейся религией чистого и бездейственного созерцания в наивысших своих точках» (там же, с. 86–87).

Этот средневеково-монашеский православный «идеал», это лжетолкование слов Христа «Царство Мое не от (ветхого) мира сего» через придание им смысла: не ищите Царства Божия на земле, удалитесь из мира и дожидайтесь загробного царства Небесного, — и есть самый страшный паралич. Но этого никак не мог понять Мережковский.

Размышляя о происходящем в России, Мережковский пришел к выводу, что атеистический социализм — это царство антихриста, царство Зверя. Россия совершает нисхождение. Для православного человека единственно русское — чтобы царь впредь держал грознее, ибо свобода — что-то богопротивное, а рабство — богоугодное. «В свободе — грешные, в рабстве — святые. Святая Русь — земля святых рабов». Однако вместе с тем он колебался в своих предчувствиях:

«Мы сидим в луже, утешаясь тем, что это вовсе не лужа, а „русская идея“… Св. Христофор не узнал Младенца Христа, которого нес на плечах. Не так же ли и Россия, слепой великан, не видит, кого несет, — только изнемогает под страшной тяжестью, вот-вот упадет, раздавленная? Не видит Россия, кто сидит у нее на плечах, — Младенец Христос или щенок Антихристов» (Там же, с. 195, 199).