Анна Бусел - Евангелие от Маркса

Булгаков справедливо критикует средневековое православное духовенство, застывшее в своем догматизме. Он утверждает, что освобождение личности есть религиозная истина абсолютного характера. И она требует для своего постепенного исторического осуществления относительных исторических средств, которые меняются вместе с обстоятельствами. Нахождение их составляет задачу общественной науки. Но «когда наши иерархи начинают проповедовать по общественным и политическим вопросам, то, помимо антихристианской реакционности (не всегда даже сознательной) их общего направления, они прямо поражают круглым своим невежеством в области, о которой говорят. До сих пор они находятся в кругу каких-то допотопных или, по крайней мере, докапиталистических представлений, в котором в качестве единственной реакции на социальные нужды известна только раздача милостыни и устройство богаделен. Они глухи и слепы к могучему социальному движению современности» (там же, с. 35–36). Этому должен быть положен конец, говорит Булгаков. Социальная этика должна стать предметом преподавания в духовных школах. Пора понять, что Христова заповедь накормить голодного, одеть нагого и т. д., исполняется посредством социального законодательства, рабочих организаций, кооперативного движения. Надо определить, какая из борющихся общественных групп является нуждающейся, угнетенной, на чьей стороне социальная справедливость, и включаться активно и сознательно в эту борьбу. «В великой социальной борьбе наших дней, в которой на одной стороне стоит сила владения капитала, а на другой — эксплуатируемые и неимущие представители труда, страдающие и от безработицы, и от недостатка, и от порабощения, и от непосильного труда, Христова заповедь… решительно повелевает нам стать на сторону труда … В этом смысле классовая политика… есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента». Но при этом Булгаков подчеркивает свой антимарксизм: «Это вовсе не значит, чтобы мы разделяли догмы марксизма, — можно признавать классовую политику как факт, как практическую необходимость, и быть в то же время совершенно чуждым этике и философии марксизма, оставаясь на почве христианства» (там же, с. 37).

По мнению Булгакова, Фейербах, Маркс, Энгельс и их последователи исповедуют особую религию. Но, конечно же, Булгаков и другие богостроители не предполагали, что это могла быть религия света и добра. Они возводили совершенно иную концепцию. По Булгакову, «атеизм, понимаемый как человекобожество, есть их религия, и именно из этой религии, а не из непосредственной и простой любви к человечеству, и проистекает их демократизм и социализм… Демократизм и социализм являются не самостоятельной ценностью, но лишь средством для атеизма, для борьбы с религией Богочеловечества во имя религии человекобожества… В чем же действительная и существенная разница между атеистическим и христианским социализмом, между социализмом человекобожества и социализмом Богочеловечества?… Социализм атеистический служит средством навсегда отгородиться от Бога (читай: от иудейского бога Яхве! — А. Б. ), устроить жизнь так, чтобы совсем не было потребности в религии (читай: в иудейской религии! — А. Б. ). Царство Христа не от мира сего (читай: не от ветхого мира! — А. Б. ), и хотя социализм и является необходимой формой христианской политики, как исполнение заповеди любви, однако лишь как ее логическое последствие, но сам по себе с своими земными задачами не становится в качестве высшей ценности, сохраняя значение только средства. Царство же атеистического социализма вполне и всецело от мира сего (читай: от Нового Мира! — А. Б. ), это те же идеалы иудейского мессианизма, ограничивающиеся задачей устроения земного царства» (там же, с. 44–45).

Вот, оказывается, ради чего возводил свою концепцию «человекобожества» Сергий Булгаков, — чтобы, отождествив марксизм с экономическим материализмом, поставить на него печать иудейского антихристианского мессианизма как устроения земного царства! И далее он пишет: «Ясно, что атеистический социализм, взятый со стороны своего человекобожеского идеала, содержит в себе начало безусловно антихристианское, создает плен для души, обманчивой личиной вводит во искушение, лукаво предлагая поклониться за хлебы. Поэтому между христианством (и в частности христианским социализмом) и современным атеистическим гуманизмом и социализмом существует религиозная бездна… тут существует принципиальная антитеза, и здесь возможна только непримиримая идейная борьба… Нужно бороться не с социализмом, как это делают невежественные или недобросовестные представители клира, но с религиозно-философской его основой» (т. е. марксизмом).

Все-таки поразительно лукавство антимарксистской религиозной интеллигенции. Не вскрыв причины и замалчивая суть марксистского «атеизма», а именно — отвержение иудейского монотеизма Яхве, неприятие этого Лукавого Духа, отвержение догматического церковного учения, ставшего препятствием на пути дальнейшей эволюции, — она выдает следствия за причины, второстепенное за главное, и на этом подложном основании громоздит свои раздутые концепции, мудрствуя лукаво по поводу соринки в чужом глазу, но молчит о бревне в своем глазу.

Однако воинствующим христианским социалистом Булгаков был недолго. До революции 1905–1907 гг. он еще рассматривал социализм как «способ практического осуществления христианской любви и солидарности», считал, что «истинное христианство всегда приводит к социализму», что в идее христианского социализма заключается историческое и религиозное призвание России. По тогдашнему мнению Булгакова, экономическое и политическое обновление России должно сопровождаться религиозной реформацией, преодолением казенщины, формализма и бюрократизма Русской православной церкви. Им было задумано создание радикально-реформистской христианско-социалистической партии «Союз христианской политики».

Но вот в качестве «христианского социалиста» Булгаков стал депутатом II Государственной думы. Революционные события 1905–1907 гг., четырехмесячное сидение в «революционной» Думе и последовавший ее разгон выветрили из него реформистский радикализм и совершенно и окончательно отвратили от революции. А в самые тяжелые годы столыпинской реакции бывшие «марксисты» Бердяев, Булгаков, Струве, Франк, Изгоев совместно с литературоведом Гершензоном и социологом Кистяковским выпустили в свет свой программный сборник «Вехи» (1909 г.), — «энциклопедию либерального ренегатства», по выражению Ленина. Гершензон, чуя ненависть народа к буржуазной интеллигенции, боялся его и благословлял царскую власть за то, что она «своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». Авторы «Вех» заявляли, что классовая борьба и социальная революция катастрофичны и гибельны для общества. Атеизм, политический радикализм и революционное насилие, освобождение от уз обычной морали, непризнание «общеобязательных абсолютных ценностей», нигилизм классовый и партийный, максимализм социальных и этических требований и пренебрежение к интересам отдельного человека — таковы, по их мнению, характерные черты демократической и социалистической идеологии, которая завела русское общество в тупик. Социалистической идее общественного спасения веховцы противопоставляли идею «не внешнего устроения общественной жизни, а внутреннего совершенствования человека», проповедь личной ответственности, личной нравственности, самовоспитания, выработки личности на основе религиозно-культурных ценностей. «Мы понимаем воспитание совсем не в этом смысле „устроения“ общественной среды и ее педагогического воздействия на личность. Это есть „социалистическая“ идея воспитания, не имеющая ничего общего с идеей воспитания в религиозном смысле. Воспитание в этом смысле совершенно чуждо социалистического оптимизма. Оно верит не в устроение, а только в творчество, в положительную работу человека над самим собой, в борьбу его внутри себя во имя творческих задач» (Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции… М., 1990, с. 147).