Юрий Сушко - Дети Есенина. А разве они были?

– Ну что, Алик, поздравляю! Ты у нас теперь практически классик. Тебя вожди цитируют!

– Не понял, – поморщился Есенин-Вольпин.

– Ай, не скромничай. Или я первый, кто тебе радостную новость сообщает? – гость шутливо засуетился. – Тогда с тебя причитается.

– Ладно, Эмка, проходи, раздевайся, рассказывай, что случилось-то?

– А то и случилось, Алик. – Коржавин снял пальто, отряхнув тающие снежинки, разулся и только потом вытащил из авоськи нечто продолговатое, округлое, завернутое в газету, но легко узнаваемое. – Держи, берег для особого случая.

Друзья прошли на кухню, где торжественно водрузили на стол бутылку замечательного армянского коньяка «Двин».

– По какому поводу гуляем? – обернулась Вика, возившаяся у плиты.

– Есть повод, Викуля! Алик, посуду! Итак, сегодня на Ленинских горах, в Доме приемов состоялось историческое событие – все наши вожди во главе с самим Хрущевым встречались с представителями творческой интеллигенции. И товарищ Ильичев дважды обращался к творчеству твоего, Вичка, мужа. Вы представить себе не можете, какая это честь…

– А кто такой Ильичев? – наивно поинтересовался Вольпин.

Гость снисходительно улыбнулся: «Алик, ты неисправим. Ну как это «кто»? Секретарь ЦК КПСС, главный идеолог Советского Союза. Ну, чтобы тебе понятней было: Жданов номер два, изделие образца 60-х».

– Спасибо, – кивнул Вольпин. – Только этого мне еще не хватало. А ты-то сам откуда знаешь?

– Добрые люди донесли. Под большим секретом. Серега там был от Союза художников, ты его не знаешь. Так вот, он все старательно записывал. Товарищ секретарь с выражением цитировал: «Как я много ждал, а теперь я не знаю…» И еще: «Очень жаль, но не дело мое…» Но там он, по-моему, чуть переврал или добавил от себя – после твоих «мелких людей» как бы уточнил: «населяющих Москву…» Правда, Ильичев еще сказал, что ты способный математик, но анархист… Ну, давай!

Алик разлил по рюмкам золотистый ароматный напиток.

– Кстати, кроме тебя, он больше никого не цитировал, ни Евтушенко, ни Вознесенского. Хотя нет, пардон, Новеллу Матвееву двумя словами вспомнил.

– В общем, остается ждать повестки, – улыбнулся хозяин квартиры. – Спасибо, товарищ Ильичев. Это у него партийная кличка, что ли? Ильичев… Лампочка Ильича…

– Не знаю. Вроде бы нет. Хотя все возможно. Но, по-моему, после Молотова псевдонимы они уже не используют.

– Не то что ты, Эмка, – Алик тронул друга за плечо.

– А что я? Ты попробуй найди такого редактора, который после Мандельштама осмелится печатать поэта Манделя! А ты говоришь: «лампочка Ильича»… Кстати, ты, хитрец, сам же говорил, что ты рожден Вольпиным.

– Да, говорил, – не стал отрицать Алик. – «Есенин-Вольпин» мой научный псевдоним. Я его взял по предложению моего руководителя – академика Александрова, который знал моего отца лично…

Разумеется, тот вечер «Двином» только начался. Тем более, Караганду вспомнили. О том, как однажды Алик отправился провожать друзей до шоссе, проходившему через Тихоновку до Темиртау. Они шли тогда вдоль дороги. Издалека увидели убогие «зэковозы», которые везли заключенных из рабочих зон в жилые. Бесконечные грузовики с зэками направлялись в лагерь…

– А ты, фрукт, все карабкался на насыпь и ошалело орал: «Привет, товарищи! Держитесь! Мы с вами! Скоро наступит свобода!» Помнишь, Алик?

Вольпин даже приосанился: «А как же!»

– Честно сказать, – усмехнулся Коржавин, обращаясь больше к Вике, – нам тогда не было достаточно ясно, насколько скоро наступит свобода для этих несчастных зэков, но было совершенно ясно, что, если не принять срочные меры, мы сами, и причем на самом деле скоро, окажемся рядом с ними.

– Не факт! – возразил Алик.

– И что же было дальше? – спросила Вика.

– Что? – Наум усмехнулся. Он и сейчас ясно видел картину: машины с бортами, надставленными фанерой, четко вырисовывались в лучах заходящего солнца. Шли они нескончаемой кильватерной колонной, держа интервал метров в триста…

– Вот этот интервал нас и спас, – объяснил он своей внимательной собеседнице. – Мы сталкивали Алика с насыпи, как раз когда подходила очередная машина, которую он собирался поприветствовать. Он вскарабкивался навстречу следующей, но мы сталкивали его опять. И так пока не прошли все машины и уже не стало кого приветствовать. Это все было на закате, но еще при вполне дневной видимости. Народ вокруг глядел на нас с большим удовольствием, не вникая толком в детали и думая, что мы унимаем перебравшего товарища, который норовит с пьяных глаз под колеса кинуться.

Вика засмеялась: «А то, что это были «колеса истории», им в голову не приходило, да?»

– Молодец, – одобрил поэтическую находку муж. И обратился к Коржавину: – Кстати, Эмка, прочти-ка своего «Герцена», Вичка еще и не читала, и не слышала.

Коржавин усмехнулся: «Что, «колеса истории» навеяли? Ладно, прочту… Итак, баллада об историческом недосыпе. Или жестокий романс по одноименному произведению В. И. Ленина».

Любовь к Добру разбередила сердце им.

А Герцен спал, не ведая про зло…

Но декабристы разбудили Герцена.

Он недоспал. Отсюда все пошло.

…………………

Мы спать хотим… И никуда не деться нам

От жажды сна и жажды всех судить…

Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..

Нельзя в России никого будить.

Вичка захохотала, а автор застенчиво улыбнулся и, взглянув сквозь толстые стекла своих нелепых очков на настенный отрывной календарь, сказал: «Вообще-то, в России в декабре декабристов поминать – наверное, плохая примета. Как считаете?..»

Пока Вика ходила в комнату за пепельницей и куревом, Коржавин, кивнув в сторону двери, показал большой палец и спросил: «Ну как жизнь молодоженская?» Алик тут же переиначил его слова по-своему: «Молодо-женская».

– Даже так? – усмехнулся Эмка. – А брачный контракт блюдете?

– Свято! – заверил Есенин-Вольпин и приложил обе руки к груди.

Дело в том, что даже на брак и семью Алек тоже смотрел взглядом законника, поборника права. Когда в начале января 1962 года он предложил Виктории руку и сердце и получил согласие, то перед походом в ЗАГС он вручил невесте «Договор о совместной жизни» – свод дюжины четко сформулированных обязательных к соблюдению правил. В нем суховато квалифицировались понятия «ссора», «перебранка», «разногласия», даже «разногласие, перерастающее в перебранку», и так далее. Договор нужно скрепить подписями. В тот момент Вике, скромному редактору издательства Академии художеств, данный «брачный контракт» показался «очередным проявлением Алекиного величия и чудачества одновременно».

Впрочем, «предложение руки и сердца» тоже было несколько своеобразным. Жених просто сказал: «Вичка, я согласен, чтобы ты стала моей женой». Его мама при первом же знакомстве, проницательно посмотрев на оробевшую, смущенную девушку, сразу оценила выбор сына: «На такой девочке можно жениться». Но ее родители объявили молодым войну не на жизнь, а на смерть: в их представлении Алек был городским сумасшедшим, психопатом. Однако Вика настояла на своем и ушла из дома, решив: «Мне очень жаль этого больного, яркого и все-таки немыслимо одинокого человека. Я хочу быть рядом».