Вера Мильчина - «Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Г-жа Крузе живет в одном доме с престарелыми родителями своими, Панченковыми, и все семейство благородным образом жизни и похвальными правилами снискало себе уважение всего лучшего Харьковского общества и есть неотдельный член оного. По объяснению ее, не подверженному никакому сомнению в справедливости, когда она, занимая почетное место в обществе, решилась словесно и письменно объявить начальнику губернии о нанесенном ей и родителям ее тяжком оскорблении, я приказал харьковскому полицмейстеру секретным образом разузнать обстоятельства изъясненного происшествия, который донес мне, что, по показанию малолетней Панафидиной, действительно иностранец Оливари учинил ей растление; сам же Оливари, хотя не сознается в преступлении, но объяснил свои предосудительные поступки таким образом, что не остается ни малейшего сомнения, если не в самом действии, то в преступном намерении лишить невинности оную Панафидину.

После сего, по просьбе г-жи Крузе, я уважил положение почтенного семейства и чрез бесполезное формальное исследование не решился подвергнуть оное позору и несправедливому нареканию; бесполезное – ибо преступление, содеянное иностранцем Оливари, такого рода, что оно тогда только существует пред законом, когда виновный в оном учинит добровольное сознание, чего, конечно, не может произойти со стороны Оливари, весьма понимающего меру наказания, установленного за подобные преступления. – Все другие доказательства, даже свидетельство сторонних, которое, по словам г-жи Крузе и как видно из рапорта харьковского полицмейстера, есть в настоящем деле, не властны обнаружить злодейский поступок Оливари, и он в заключении суда подвергся бы не более как подозрению. Ненаказанность изъясненного преступления позволила бы иностранцу Оливари снова попуститься на подобные и другие замыслы и послужила бы опасным примером для других чужеземцев, проживающих здесь во множестве, и таким образом священная воля Всемилостивейшего Государя Императора, чтобы в воспитании соблюдена была строгая нравственность и преданность к престолу, была бы нарушена чрез несодержание в должном повиновении и строгости сей толпы наставников-французов, заносящих часто в сердце вверенного им юношества разврат и безбожие. Оливари не может быть терпим более ни в каком месте России, и я осмеливаюсь всепокорнейше испрашивать заступления Вашего Сиятельства у Высочайшего престола, как в настоящем случае высылкою за конвоем преступника за границу, так и на будущее время в постоянном распоряжении, дабы обуздывать легко могущее последовать своеволие французов, попадающих сюда часто без всяких правил нравственности.

При сем, представляя Вашему Сиятельству подлинное письмо г-жи Крузе и рапорт харьковского полицмейстера, имею честь донести, что до времени разрешения сего моего представления, я обязал иностранца Оливари подпискою о невыезде его из города и вменил в особенную обязанность полицмейстеру, дабы Оливари отнюдь не был допускаем ни к какому участию при воспитании юношества.

Губернатор писал свой отчет на основании рапорта харьковского полицмейстера, включающего в себя интимные подробности, в которые начальник губернии не счел нужным посвящать шефа жандармов. Полицмейстер «во исполнение словесного приказания» губернатора отправился в дом потерпевшей и там

от самой Панафидиной дознал, что назад тому шестнадцать дней учитель ее иностранец Александр Оливар соблазняя ее, под разными предлогами, велел выйти в сени и, обольщая деньгами, говорил, что он ее возьмет к себе и что скажет ей нечто важное; на что она согласясь и пришедши в назначенное место, нашла его уже там, где он Оливар, взявши ее, растлил девство стоя, и когда она от сего закричала, то он, запрещая ей более кричать, ударил по щеке; по окончании же происшедшее от сего извержение между ног ее он, Оливар, вытер своею рубашкою, и приказал ей приходить всегда туда же, но она, чувствуя от вышеописанного себя нездоровою, не выходила к нему два дня, почему он, придравшись будто за урок, прибил ее и говорил: ежели она будет к нему выходить каждый день в нужное место, ибо в сенях было неудобно, то он не будет ее бить и всегда будет отмечать в знании урока успешною. Желая избежать по ребячеству своему наказания учителя, она выходила к нему в назначенное место шесть раз, но имела соитий только три, потому что три раза [им] препятствовали, наконец, после пятого раза сказала девке Софье, чтобы она караулила за нею, когда пойдет к нему в назначенное место, и потому она, подсмотревши, сказала женщине Екатерине, которая их, Оливара и Марью, застала вместе.

Желая удостовериться в справедливости вышеизложенного мною происшествия, я отправился в комнату означенного иностранца Оливара, который при вопросе моем объявил, что действительно означенная девица Марья выходила к нему в нужное место, но, впрочем, он, Оливар, с нею Панафидиной никогда соития не имел, а только держал ее за сосцы и детородный уд, где в последний раз упомянутая женщина Екатерина застала их вместе.

Согласно обычной процедуре, 15 декабря 1832 года из III Отделения императору был подан «Всеподданнейший доклад о высылке за границу французского подданного учителя Оливари, растлившего двенадцатилетнюю девицу Марью Панафидину», и государь, ознакомившись с ним, «Высочайше повелеть соизволил: выслать сего иностранца за границу», о чем Бенкендорф 22 декабря 1832 года сообщил волынскому гражданскому губернатору Андрею Петровичу Римскому-Корсакову, которого, «во исполнение монаршей воли сей», просил

об учинении зависящих с его стороны распоряжений к удалению сего иностранца из пределов государства, снабдив его на сей конец обыкновенным заграничным паспортом без возврата в Россию для устранения всех затруднений, могущих препятствовать принятию его в чужих краях.

Высылка из России вообще, как уже говорилось выше, была обычной практикой по отношению к нежелательным иностранцам, но в случае Оливари это было единственным возможным наказанием, поскольку для суда необходимо было его собственное признание в содеянном, между тем, как указывала вдова Крузе в своей жалобе, датированной 19 ноября 1832 года, «злодей, посягнувший на погибель несчастной сироты, конечно не учинит сознания в своем преступлении – другие доказательства не властны подвергнуть его всей строгости законов». В тот же день, 22 декабря 1832 года, Бенкендорф дал указания и слободско-украинскому гражданскому губернатору Каховскому, которому сообщил, что «Его Величество, изъявив Высочайшее согласие на удаление сего иностранца из пределов государства, повелеть мне соизволил узнать, имеет ли он установленный аттестат на звание воспитателя юношества», также «покорнейше попросил» его «вышеупоминаемого французского подданного Оливари со включаемым у сего конвертом препроводить к г. волынскому гражданскому губернатору для дальнейших распоряжений к высылке его за границу и вместе с тем сообщить мне подробное описание примет сего иностранца для принятия нужных мер к воспрещению ему обратного въезда в Россию». 18 января 1833 года Каховский доложил в рапорте на имя императора, что 11 января «французский подданный Оливари отправлен от меня к волынскому гражданскому губернатору для дальнейшего распоряжения к высылке его за границу». О том же Каховский 21 января 1833 года проинформировал Бенкендорфа, приложив к рапорту требуемые особые приметы насильника: