Лазарь Лазарев - Шестой этаж

Никакого отчета о трехдневном, из ряда вон выходящем писательском собра­нии «Литературка» не дала, появилась лишь коротенькая — несколько строк — информация о том, что 28—31 марта состоялось собрание, на котором первый секретарь СП СССР А. Сурков сделал доклад «Итоги XX съезда КПСС и задачи советских писателей», в обсуждении доклада приняли участие 29 человек. «В выступлениях,— сообщалось в заметке,— острой критике подверглись серьезные недостатки в работе Союза писателей, слабости современной литературы. Некото­рые участники собрания критиковали «Литературную газету». Собрание единодушно одобрило решения XX съезда». Указание подобным образом «осветить» собрание было получено из ЦК. Там, рассказал мне через много лет один из тогдашних сотрудников отдела культуры, это собрание вызвало просто бешенство. Даже цековские либералы — а либералы в ту пору появились повсюду, в самых разных слоях общества — расценили собрание чуть ли не как «провокацию»: зарвались, подыграли по легкомыслию «ястребам».

К этому доводу, вернее сказать, приему укрощения вздымающейся волны обществен­ного недовольства — под видом осуждения раздражающих начальство «крайностей» — не раз будут прибегать и в дальнейшем. И когда Ольга Берггольц на семинаре, посвященном литературной жизни в странах народной демократии, а Константин Симонов в Московс­ком университете на межвузовском совещании по вопросам изучения советской литерату­ры выступили с критикой постановления ЦК 1946 года, их осудили: как можно с этим обращаться к беспартийным, такие вопросы если ставятся, то только перед партийным руководством и только в закрытом порядке.

О выступлении Ольги Берггольц мне рассказал ленинградский писатель Алек­сандр Розен, с которым мы незадолго до этого познакомились и подружились, а на совещании преподавателей советской литературы в Московском университете я по долгу службы присутствовал. В Коммунистической аудитории, хорошо знакомой мне по студенческим годам — это была на филологическом факультете самая большая аудитория, где читались общие курсы,— завершая совещание, так сказать «на сладкое», выступили Дудинцев, Каверин и Симонов. Все они находились тогда в центре читательского внимания, представляя «Новый мир» — и в ту пору самый популярный, самый передовой журнал,— его авторы и главный редактор. И на встречу с ними пришли не только преподаватели — участники совещания, но и аспиранты и студенты — в Комаудитории было много молодых лиц. Взбудоражен­ные XX съездом, все хотели услышать, что думают известные писатели о происходя­щем в жизни и в литературе. Народу было полным-полно. И я вспомнил битком набитую Комаудиторию во время вечера ленинградских и московских поэтов — в апреле сорок шестого года, когда публика, главным образом студенты, устроила овацию Ахматовой и Пастернаку — все поднялись и очень долго, стоя, аплодирова­ли (рассказывали потом, что, когда Сталину доложили об этом, он спросил: «Кто организовал вставание?»).

Речей Дудинцева, рассказывавшего что-то о своем романе «Не хлебом,еди­ным»,— обычно такое печатается под рубрикой «В творческой мастерской»,— и Каверина, прочитавшего очень хвалебные заметки о Зощенко, я в подробностях не запомнил. Хотя оба они выступали хорошо, видимо, для меня, какое-то время уже поварившегося внутри литературы и получившего представление о том, кто из писателей чем дышит, в их речах ничего неожиданного не было. А может быть, их речи из памяти вытеснило выступление Симонова — оно, как нынче говорят, было сенсационным.

Я уже был знаком с Симоновым, несколько месяцев в пятьдесят четвертом году работал под его началом, но, честно признаюсь, не ожидал, что он может отважиться на такое выступление. Правда, с тех пор мы виделись несколько раз мимоходом, я не знал, каким потрясением и для него был XX съезд, заставивший его на многое — в том числе и на свою жизнь в литературе — посмотреть иными глазами. Он и начал свое выступление словами о том, что причастен ко многим ошибкам, о которых будет говорить, и несет за них ответственность. В общем, его выступление было для всех разорвавшейся бомбой, хотя одни слушали его с радостным энтузиазмом, другие с опаской, а кое-кто побагровев от возмущения.

С перекошенным, окаменевшим лицом сидел руководитель совещания заведу­ющий кафедрой советской литературы Московского университета Метченко — один из самых ортодоксальных наших литературоведов, любимец Старой площади и журнала «Коммунист», несгибаемый блюститель социалистического реализма. Он возглавил кафедру в последний год нашего с Бочаровым пребывания в аспирантуре, сразу же почуял в нас что-то чуждое, сильно невзлюбил и немало попортил нам крови.

Симонов поднял руку на святая святых: говоря о том, что XX съезд поставил в повестку дня пересмотр истории советской литературы, некоторых глубоко укоре­нившихся ложных представлений, он подверг обстоятельной критике ряд положе­ний доклада Жданова и постановлений ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» и кинофильме «Большая жизнь», показав, что эти руководящие документы, направ­лявшие и регламентировавшие литературную жизнь, толкали и продолжают толкать литературу к лакировке, порождают правдобоязнь, заставляют обходить отрицатель­ные явления, даже когда эти явления общеизвестны и всем мозолят глаза.

Симонов говорил больше часа, а потом еще довольно долго отвечал на записки. В одной из них — анонимной, подписанной «Группа участников совещания» или что-то вроде этого — ему давался самый решительный отпор. Он, мол, оглупляет высказывания Жданова и под видом борьбы с лакировкой призывает к натуралисти­ческому копанию в наших недостатках и ошибках, хочет превратить литературу из оружия революционной борьбы в кривое либерально-буржуазное зеркало. Длинная была записка. Главное же обвинение, которое предъявила успевшая каким-то непостижимым образом во время выступления выработать свою платформу «груп­па»: кто дал Симонову право подменять ЦК, подвергать ревизии решения партии? Когда Симонов это прочитал, я подумал, что критика постановлений ЦК вряд ли сойдет ему с рук. Уверен, что это выступление сыграло не последнюю роль в том, что вскоре ему пришлось расстаться с «Новым миром»...

Когда поредела толпа обступивших Симонова людей, я подошел к нему поздороваться.

— Вы не торопитесь? — спросил он.— Давайте немного пройдемся.

Мы не спеша пошли по Манежной площади, а потом вверх по улице Горького до Пушкинской площади, до «Нового мира». Он рассказывал о том, как идет работа над романом, который продолжает «Товарищи по оружию», потом болтали о каких- то пустяках. Заговорили о совещании. Я сказал, что он очень хорошо выступил, и спросил, отдает ли он себе отчет, что Метченко или кто-то из «Группы участников совещания», пославших ему записку, уже звонят на Старую площадь.