Литературная Газета - Литературная Газета, 6611 (№ 35/2017)

Впрочем, несмотря на то что двенадцатилетний Анатолий Кузнецов, учитывая обстоятельства и оккупацию, был в общем-то типичным киевским пацаном, по самому тексту романа уже угадывалось общее настроение автора – свалить из этой страны. Несмотря на скрытый патриотизм и даже глухую любовь к Родине.

Кроме «Бабьего Яра» у Анатолия Кузнецова я больше ничего не читал, как не изучал (лишь поверхностно) биографию писателя. И не собираюсь больше ничего читать или изучать. Не по принципу «не читал, но осуждаю». Просто «Бабий Яр», как и жизненный путь писателя, красноречивее любых измышлений его современников или его собственных заявлений.

По сути, уехав из СССР, Анатолий Кузнецов перестал быть писателем, превратившись в пропагандиста. В частности, работал на радио «Свобода». В 2011 году АСТ и Corpus даже издали книгу «На «Свободе». Беседы у микрофона 1972–1979». Работу на радиостанции прервала смерть писателя.

Со своим бегством на Запад Анатолий Кузнецов выдумал целую легенду, отдельная история в которой – тайный «вывоз» романа. Во-первых, как уже было сказано выше, в СССР «Бабий Яр» вышел более чем двухмиллионным тиражом, поэтому говорить о том, что рукопись была запрещена и вышла из «подполья», смешно. Во-вторых, что касается цензуры, которая якобы сильно повлияла на суть текста, то это тоже неправда. По тексту романа это отлично видно. Многие моменты, действительно выброшенные цензурой, – это откровенная антисоветская пропаганда, когда коммунизм сравнивается с нацизмом, и всё в том же духе. Причём преимущественно выбрасывались не какие-то хронологические данные этого романа-документа, а рефлексия героев – их внутренние переживания и собственные оценки тех или иных событий, которые не несут никакой смысловой нагрузки, зачастую даже, наоборот, размывают текст.

Пропаганда же – это фактически весь текст в квадратных скобках, который появился в финальной версии романа. По ходу прочтения «Бабьего Яра» иногда хотелось автоматически пропускать подобные моменты. Например, вот так цинично Анатолий Кузнецов описывает расстрел советских военнопленных:

«Кричали и дрались они уже в самом Бабьем Яре, когда окончательно увидели, что их расстреливают. Они кричали: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует Красная Армия!», «Да здравствует коммунизм!». [Они верили, что умирают за всемирное счастье, и немцы косили их из пулеметов во имя того же»].

Часть 2

И ещё раз о советской цензуре

Анатолий Кузнецов сам облегчает работу для критического анализа, разбивая роман на три условные части.

Первая – та, что вышла под цензурой в журнале «Юность» (а позже – в «Молодой гвардии»). Вторая – выброшенное советской цензурой. Третья – написанная уже после бегства из СССР, в период работы на радио «Свобода» – отдельными блоками в квадратных скобках.

Если разбирать роман именно на основании того, как подаёт его Анатолий Кузнецов – в трёх отдельных частях, то следует признать, что литературную и историческую (причём значительную!) ценность представляет лишь первая редакция «Бабьего Яра». Та самая, «порезанная», по словам автора, цензурой и вышедшая при этом гигантскими тиражами.

Это действительно хроника эпохи, причём глазами маленького мальчика, что придаёт ей искренности. Герою хочется не только верить, но и сопереживать.

Украинская власть также позиционирует роман как некий документ того времени. Не так давно рядом с памятником мальчику (подразумевается, что юному Анатолию Кузнецову) на пересечении улиц Кирилловской и Петропавловской восстановили табличку, посвящённую писателю и его книге.

Отмечу ещё один момент: работая над статьёй, я использовал как бумажную книгу, так и её электронную версию, в которой писательские выделения текста отсутствовали, из-за чего «Бабий Яр» воспринимается как откровенный винегрет и существенно теряет в первую очередь в художественном плане.

То, что Анатолий Кузнецов отмечает в тексте курсивом – моменты, выброшенные советской цензурой, – зачастую воспринимается даже сегодня, как то, что мы привыкли называть «геббельсовской пропагандой».

Приведу вам пару цитат из текста, чтобы вы понимали, на какого рода цензуру жаловался Анатолий Кузнецов.

Уже в начале романа он так описывает отступление советских войск:

«Я увидел, как они бегут, и понял, что это конец. Красноармейцы – в своей защитной, выгоревшей форме, одни со скатками, иные уже и без ружей – редко побежали через дворы, по огородам, перепрыгивали заборы. Говорили потом, что они забегали в дома, умоляли дать штатское платье, и бабы давали поскорее какое-нибудь тряпьё, они переодевались, надеясь скрыться, и бабы топили в выгребных ямах бесполезное оружие и гимнастёрки со знаками отличия».

Но это лишь цветочки. Дальше – больше. Тут же, в первой части, Анатолий Кузнецов описывает ту радость, с которой киевляне якобы встречали немцев:

«Мне было двенадцать лет. Многое для меня в жизни происходило впервые. Немцы пришли тоже впервые. Я прежде всех вылетел из окопа, зажмурился от яркого света и отметил, что мир стал какой-то иной – как добрая погода после шторма, – хотя внешне как будто всё оставалось по-прежнему. Елена Павловна, захлёбываясь, взмахивая руками, говорила умилённо, радостно: –... молоденький, такой молоденький стоит!.. Мои же окна на улицу. Машина ушла, а он, молоденький, хорошенький стоит!..»

Странные откровения

Немного отвлекусь. Такими художественными приёмами сегодня никого не удивишь. В частности, в современном «военном кино» подобное умиление оккупантами происходит буквально в каждом фильме.

Я сомневаюсь, что Анатолий Кузнецов, выражаясь нью-языком, пытался «троллить» читателя. Вряд ли это было и проявлением глупости, необразованности, как у тех же киношников. Всё же у Анатолия Кузнецова имелась хорошая библиотека, да и сам он был очевидцем тех событий.

Уже тогда, во время написания первой версии повести – ещё без пропагандистских вставок, Анатолий Кузнецов сознательно готовился к тому, чтобы покинуть «эту страну». Создавал себе соответствующий «бэкграунд».

Как видно из того, что вырезала цензура, автор рисковал. Роман вообще могли зарубить на корню и не издать. Но ещё не остыла хрущёвская «оттепель», и молодой писатель органично вписался в конъюнктуру литературного процесса своими разоблачениями «тоталитарного прошлого».

Интересно, что некоторые нападки на Иосифа Сталина брежневская цензура, как, например, этот момент в начале романа, не пропустила:

«И вот стало тихо – та тишина, которая кажется страшнее всякой стрельбы. И было неизвестно, где мы: ещё под Сталиным, уже под Гитлером или на узкой полосе посредине?»