Александр Тарасов - Право народов на самоопределение как фундаментальный демократический принцип

Проблемы с американскими индейцами и неграми (коренными американцами и афро-американцами, как пишут теперь в Штатах по правилам политкорректности) возникнут у американских властей позже. На момент провозглашения и реализации права североамериканской нации на самоопределение, действительно, не было никаких оснований считать население разных британских североамериканских колоний представителями разных наций: средний житель Мэриленда этнически, лингвистически, культурно, ментально и даже конфессионально ничем не отличался от среднего жителя Делавэра. Собственно, и сегодня средний житель того же Делавэра ничем не отличается от среднего жителя, скажем, Висконсина, что дает право Конституции США рассматривать народ США как единую нацию .

Аналогично обстояло дело и во Франции. Великая Французская революция, которая ввела в употребление - как политический термин - конструкцию «французская нация», смело чередовала слова «nation» и «peuple» (отдавая, впрочем, приоритет словосочетанию «le peuple français» - почему американцы до сих пор пишут «французская нация» исключительно как «the French people», притом, что презрительное прозвище англичан - «нация лавочников» - звучит, конечно, как «the nation of shopkeepers»).

В состав «единой французской нации» включалось, естественно, все население Франции, которому революция предоставила равные права, - независимо от происхождения и вероисповедания. В состав «французской нации» оказались включены и баски, и бретонцы, и корсиканцы. Проблемы, с которыми республиканские власти столкнулись в Вандее или на Корсике, были, помимо прочего, связаны с тем, что само население Бретани и Корсики себя «французской нацией» не считало, - и тем легче было вести на инокультурных и иноязычных территориях контрреволюционную пропаганду!

Корсиканцы, как известно, смирились со своим «французским» статусом уже при Наполеоне (что напоминает аналогичные настроения в Грузии при Сталине) - корсиканцы считали себя скорее завоевателями Франции, чем наоборот, раз корсиканец сидит на французском престоле. Не случайно и то, что именно корсиканец Наполеон, всю жизнь говоривший по-французски с выраженным акцентом (как Сталин по-русски), смог договориться с мятежной Вандеей.

Собственно, если заглянуть в современную западную справочную литературу, то мы обнаружим унаследованную от Первой Американской и Великой Французской революций характеристику нации как совокупности граждан какого-либо государства вне зависимости от их этнического происхождения. Поскольку в XVII-XIX вв. возникновение таких наций было сопряжено именно с возникновением национальных государств (то есть мононациональных, часто за счет поглощения малых народов большими - кто сегодня во Франции вспомнит об авиньяках или нормандцах?), то как раз Запад дал пример совпадения нации с народом .

Поэтому, конечно, нелепа ссылка не на нацию, а на народ как на носителя верховного суверенитета: применительно к суверенитету «нация» и «народ» - это одно и то же . Положение о народе как о носителе суверенитета вообще является тезисом политическим - и возникло оно в процессе борьбы с абсолютизмом. До эпохи буржуазных революций сувереном (то есть и носителем верховной власти, и источником ее) был монарх - и власть его мыслилась именно неограниченной . Такое представление восходило к классическому определению суверенитета как «высшей, абсолютной и полной власти» [5] См.: Bodin J. Les six livres de la république. Aalen, 1961, p. 10. , данному еще в 1576 г. советником Генриха III Жаном Боденом в его знаменитых «Шести книгах о политическом сообществе» (название это на русский обычно буквалистски - и потому неверно по существу - переводится как «Шесть книг о Республике»).

Передавая суверенитет народу (нации), то есть провозглашая народ (нацию), а не монарха источником власти, буржуазные революции XVII-XIX вв. решали задачу идеологического и теоретического обоснования своей практической деятельности, противоправной с точки зрения действовавших тогда законов. Источником законов был в конечном счете монарх - как носитель суверенитета, но если лишить монарха суверенитета, то делегитимизируется и монархическое законодательство. Суверенитет нации, таким образом, есть право народа самостоятельно выбирать то или иное общественное устройство. Поэтому именно так - как право на самостоятельный выбор своего социального, политического и экономического устройства - формулируется право наций на самоопределение в международных документах, включая Устав ООН и резолюции Генеральной Ассамблеи ООН. [6] См., например: Организация Объединенных Наций. Сборник документов. М., 1981, стр. 453-454.

Третий тезис является почти точной копией второго - с той разницей, что на место народа в нем поставлено государство . В отличие, впрочем, от предыдущего этот тезис можно считать идеологически переходным , поскольку он воспроизводит не «демократическую», а «патриотическую», государственническую логику, ставя над прочими субъектами политики государство. Показательно, что именно этот тезис со временем становится основным, вытесняющим все прочие.

В части случаев, когда мы сталкиваемся с выдвижением этого тезиса «демократическими» кругами, мы опять имеем дело с лингвистическим недоразумением : а именно, с таким переводом термина «nation», который, собственно, значит «государство». В сугубо научной политологической литературе переводчики с отчаяния уже пишут «нация-государство» (такой смысловой уродец постоянно встречается, например, в журнале «ПОЛИС/Политические исследования»).

Действительно, когда американцы, скажем, говорят «this nation», это значит «США», «наша страна (государство)». Когда американцы пишут «national», они сплошь и рядом имеют в виду «федеральный», то есть центральный, стоящий над штатами. «Law of nations» по-английски значит вовсе не «право наций», а «международное право». И т.д. Иногда дело доходит до смешного: «national debt» значит «государственный долг»; если речь идет о внутреннем государственном долге, то это, вопреки названию, задолженность государства перед нацией .

Самым известным случаем такого употребления термина «нация» является, естественно, Организация Объединенных Наций, которая, как нетрудно заметить, объединяет вовсе не нации, а государства . Однако не только в английском (где это естественно), но и во всех других языках ООН фигурирует именно как объединение наций (включая романские, где такое понимание термина «нация» нельзя считать характерным - ср. франц. Organisation des Nations Unis , исп. Nationes Unidas ; во французском скорее можно было ожидать «обратной» экспансии, учитывая все смыслы слова «état»). Смешение понятий «нация (народ)» и «государство» в XX в. особенно хорошо видно в немецком, где ООН звучит как die Vereinten Nationen , а Лига Наций - как Völker-Bund !