Н. Чернышевский - Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 2. Статьи и рецензии 1853-1855 - 1949

Составил Л. Д. 1 Спб. 1854

Брошюра эта — отдельный оттиск статьи, помещенной в «Морском Сборнике». Рассматривая разные конвенции морских держав в XVII и XVIII веках, особенно декларации и манифесты Екатерины II о «вооруженном нейтралитете», автор доказывает, что все державы, кроме Англии, допускали всегда нейтральную торговлю с державами, находящимися в войне между собою, и что, следовательно, Англия, не признающая этого правила, действует вопреки оснований общенародного права. Изложение свое г. Л. Д. подтверждает также общими соображениями, выводимыми из самого понятия о войне, и примерами, заимствованными из истории средних веков.

Вторая часть. Спб. 1855

Разбирая первую часть «Путевых записок» г. Захарова, «Современник» и другие журналы отдали справедливость простоте рассказа и занимательности многих страниц этих воспоминаний, замечая в то же время, что язык «Путевых записок» очень нуждается в исправлении '. Вторая часть написана языком не совершенно еще удовлетворительным, но уже гораздо более правильным, и потому может быть прочитана гораздо легче, нежели первая. Небольшая книжка, изданная теперь г. Захаровым, рассказывает — очень подробно — один только анекдот, правда, анекдот занимательный и даже романический, так что походит более на беллетристическое произведение, нежели на записки путешественника. Любимая одалиска султана Махмуда II, Биби-Са-гида, поехав однажды покупать себе наряды, влюбилась в молодого купца, грека Констаки. Долго влюбленные видались в лавке Констаки; наконец Биби-Сагида заметила, что гаремные соперницы подозревают ее любовь. Оставалось одно средство спасения — бегство. Констаки нанял греческое судно и увез Биби-Сагиду в Грецию. На пути открылось, что Биби-Сагида племянница капитана Леонида, гречанка Мария, похищенная пиратами и проданная на константинопольском рынке. Рассказ г. Захарова можно, как мы заметили, упрекнуть в растянутости, но простота его вознаграждает до некоторой степени этот недостаток. Приключения Констаки, Биби-Сагиды и Леонида так походят на роман, что анекдот, переданный г. Захарову евнухом Сарай-бурнус-ского гарема, можно было бы считать прикрашенным, если б сам г. Захаров не видел потом в Триесте героиню этого события. Ее жизнь текла тогда (в 1850 году) самым прозаическим образом — бывшая любимица Махмуда содержала гостиницу. Блестящие глаза еще говорили о прежней красоте этой женщины.

Описание замечательнейших лабораторий Германии и Бельгии. Составлено Петром Кочубеем. С XVII чертежами лабораторий и химических аппаратов в большой лист

Произведя переворот в науке, Либих произвел переворот и в, преподавании химии. До него химия была наукою по преимуществу теоретическою. Оттого и химические опыты производились в небольшом размере и занимался ими только профессор. Либих ввел преподавание практическое, допустил и начал поощрять студентов к самостоятельному занятию химическими операциями; с тем вместе и опыты, получив агрономическую и технологическую цель, стали производиться в большем размере. Все это имело следствием необходимость возвысить важность и увеличить размер химических лабораторий. Прежде они устроивались где попало й как попало; теперь требуют они обширных помещений, со всеми удобствами для многочисленных аппаратов и для производства разнообразнейших опытов.

До сих пор на русском языке не было еще сочинения, в котором бы описывалось новое устройство лабораторий. Это побудило г. П. Кочубея, которому было поручено летом 1853 года осмотреть замечательнейшие лаборатории Германии и Бельгии, издать их описание и чертежи. Лучшею из современных лабораторий считается Либихова (в Мюнхене); ее прежде всего и описывает г. Кочубей; потом сообщает описания лабораторий люттих-ской, дрезденской, берлинских и, наконец, лаборатории в Карлсруэ. Чертежи, приложенные к описаниям, исполнены прекрасно, равно как и самые описания. Вообще, на издании этом лежит печать добросовестного, с знанием дела исполненного, труда и вкуса.

Первою обязанностью историка считалась некогда критическая поверка рассказов, сообщаемых невежественными или склонными к реторике летописцами. Все невероятное в то время предписывалось откидывать из истории или стараться объяснить правдоподобным образом. Сколько превосходных анекдотов было тогда объявлено недостоверными или просто выдуманными! Взглянем хоть на греческую историю. Вся жизнь Ликурга была названа выдумкою, две первые мессенские войны, обильные самыми интересными приключениями, — объявлены недостоверными; Кадм и Данай, Кекропс и Пелопс признаны баснословными лицами; невозможно перечесть всех поэтических воспоминаний, которые были тогда провозглашены принадлежащими миру вымыслов, а не фактов. Каковы бы ни были частные ошибки людей, следовавших этому направлению, вообще надобно сказать, что они говорили сообразно с здравым рассудком.

Здравый рассудок! Ему ли, распорядителю мелких, прозаических житейских дел, быть законодателем в поэтической области истории? Как суха, бледна, безжизненна остается она, обнаженная холодным соображением от блестящей обстановки, которая сообщена ей преданиями! Нет, мы будем принимать жизнь во всей ее поэтической полноте. Мы восстановим низверженное суровыми скептиками! — Собственно говоря, скептики вовсе не были суровы, они были только осмотрительны; да и не скептиками были они, а просто рассудительными людьми. Но все равно, посмотрим, как действовали их противники.

Действовали они очень просто: все исторические рассказы, которые им нравились, по поэтическому ли своему характеру или по особенным каким-нибудь обстоятельствам, они провозглашали достоверными. Они готовы были доказывать историческую достоверность всех приключений Амадиса Галльского, готовы были считать достоверными все подвиги Добрыни Никитича и Ерус-лана Лазаревича. Эти рыцари-защитники всего, что не выдерживало никакой критики, были довольно странны. Но они увлекались по крайней мере поэтическою стороною басен. Если невозможно было с ними соглашаться, то надобно было признать в них чувство и искреннюю привязанность. Это историки-поэты.

Но другие люди отвергают критику, не хотят обращать внимания на правдоподобие рассказов только потому, что увлекаются соперничеством с Александром Дюма — им нужны антитезы, неожиданные встречи, измены, таинственные интриги и вся обстановка дюжинных романов. Они смотрят па историю, как на поприще для поражения читателей красотами слога, странными завязками и сюрпризами неожиданных развязок. Это историки-риторы.