Н. Чернышевский - Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 2. Статьи и рецензии 1853-1855 - 1949

«Землю сотвори бог недвижиму и владение земли аще переходит из рук в руки, обачс она стоит недвижимо» — сказавши эту мысль другими словами, мы получим ясное выражение для древнего народного сознания о принадлежности земли государству, о доступности ее всякому русскому и о преимущественном господстве в России общинного владения.

Напротив, какими словами ни-выражайте мысль Посошкова, если только будете выражать ее, а не теории современных экономистов, которых в ней не г и следа, все-таки останется в ней такой смысл: «земля, лежащая, например, на Волге, никогда не передвинется, например, на берега Днепра, сколько раз ни переменяла бы владельцев» — то есть смысл фразы Посошкова чисто географический и не имеет в себе ничего замечательного. Иначе и в стихах Пушкина (в «Подражаниях Корану»):

Земля недвижна; неба своды.

Творец, поддержаны тобой,

Да не падут на сушь и воды

И не подавят нас собой…

можно увидеть «ясное выражение сознания бедуинов о преимущественном господстве в Аравии общинного владения». Поступая таким образом, легко достичь до каких угодно заключений. И выводы г. Лешкова действительно зависят не от фактов, вместо которых он приводит большею частью общие фразы, не имеющие политико-экономического значения, а только ог его собственного произвола. Нам здесь нет места подробно говорить об этих заключениях; но читатели увидят, какие анахронизмы в них господствуют, если мы скажем, что г. Лешков в «Домострое» и т. п. находит полную систему понятий, развитых только через семьдесят лет после Адама Смита противниками школ Мальтуса и Жан-Батиста Сэ. Это все равно, что открывать в грамматике Мелетия Смотрицкого теории Боппа или Гримма о сродстве и истории языков, а в арифметике Магницкого — вычисление орбиты Нептуна. Прибавим, что г. Лешков, забывая, откуда почерпнул свои понятия о народном благосостоянии, противоиола-

гает мнимую теорию «Домостроя» и Посошкова современной науке и, разумеется, отдает преимущество «Домостро'ю».

«Определение положений равновесия плавающих тел», статья г. Брашмана, заключает, по'СХовам автора, переработку и упро-; щение теории, данной г. А. Давыдовым в сочинении «Теория равновесия тел, погруженных в жидкость». Суждение о достоинствах рассуждения г. Брашмана мы должны предоставить специалистам, как и о статье г. А. Давыдова «Приложение теории вероятностей к статистике». Относительно последней мы заметим только, что ученый автор, справедливо желая распространить между людьми, занимающимися статистикою, уменье прилагать к ее цифрам формулы, предлагаемые теориею вероятностей, верно мог бы достичь этой цели, переложив на обыкновенный язык смысл формул, найденных «теориею вероятностей», — заменение же одной формулы, выраженной “языком интегрального исчисления, другою формулою на том же таинственном языке не объяснит ее людям, не знающим высших частей математики; а кто может понимать интегральные формулы, уже давно прилагает их к статистике. Статья г. Швейцера «О кометах, открытых в 1853 году», имеет несомненное ученое достоинство. «Наглядное доказательство обращения земли около своей оси» посредством опыта Фуко с маятником, привешенным на длинной проволоке, интересная и популярная статья г. Спасского — перепечатана из «Московских Ведомостей» с некоторыми дополнениями.

Г. Вернадский так строг в своих суждениях о других ученых, что мы не можем не предполагать чрезвычайного достоинства в его собственных трудах; и потому, хотя его «Исторический очерк практической статистики» есть одна из тех компиляций, которые очень легко составлять каждому, кто знает хотя один из иностранных языков, но мы остаемся уверены, что эта статья должна давать ему право на справедливую гордость.

К числу также компиляционных статей, но имеющих гораздо более ученого достоинства, принадлежат: «Сравнительный взгляд на нынешние понятия об энциклопедии и понятия о ней древних греков и римлян», г. Орнатского, и «Физиология аппетита или голода», г. Глебова. «Ломоносов, как физик», г. Любимова, представляет иногда любопытные сличения теорий Ломоносова с понятиями других тогдашних ученых. Но если мы не ошибаемся, история русской науки более выиграла бы от этого обзора, если б он был написан в чисто историческом духе, а не в тоне похвального слова, совершенно излишнем потому, что в гениальных дарованиях Ломоносова никто не сомневается.

Исследование г. Беляева: «Как понимали давность в разное Еремя русское общество и русские законы» — монография, полезная для истории русского права. Но мы не знаем, принесет ли особенную пользу истории языка «Извлечение из русской грамматики профессора Барсова», сделанное г. Буслаевым. Судя по

этому извлечению, трудно согласиться с почтенным нашим ученым, что «для истории русского языка в XVIII веке грамматика Барсова предлагает весьма много любопытных данных». Неужели любопытными для истории языка считает г. Буслаев, например, следующие заметки:

В родит, пад. множ, числа употребляются и рублей и Рублев. — Віместо полей и морей в стихах употребляется также поль и морь. — Сокращенные имена мать и дочь заимствуют родит, единств, от своих полных матерь и до- черь.

«Рублев» употребляется ныне и употреблялось задолго до XVIII века; следовательно, как само собою разумеется, существовало и во время Барсова — нового факта нам не доставляет его заметка. Предположение об имен, матерь и дочерь также не стоит замечания, по обиходности этих форм. Напрасно такой ученый, как г. Буслаев, терял труд на составление этого извлечения. Вообще, наука ничего не выиграет от желания видеть важность в том, что вовсе не важно, ни с научной, ни с исторической точки зрения. Мы не упоминали бы об этом, если бы пример, подаваемый г. Буслаевым, не действовал на его почитателей, которых число довольно велико, и если бы в такую же ошибку не впадали и некоторые другие из достойнейших наших ученых, бесплодно теряя труд на то, чтоб открыть что-нибудь замечательное в том, что очевидно не может дать никаких результатов для науки.

Вот, например, совершенно другое дело статья г. Страхова: «Краткая история Академической Гимназии, бывшей при императорском Московском Университете» — она дает богатые материалы для историй русского образования, потому что Гимназия при Московском университете была одним из важнейших учебных учреждений, еще очень немногочисленных в последней половине XVIII века, и потому что г. Страхов умеет составлять из своих воспоминаний картины полные и живые Каждый, кто интересуется историею русской образованности, должен желать, чтобы г. Страхов писал более, как можно более: его статьи о профессорах Страхове (родственнике автора) и Мудрове 4, вместе с историею Академической Гимназии, принадлежат к числу прекраснейших материалов для истории нашего просвещения при императрице Екатерине II и Александре I. «Пятидесятисемилетнее (1755–1812) участие университетских гимназий в образовании множества молодых людей, — говорит г. Страхов, — было если не больше, то уже, конечно, и не меньше участия самого Университета. Ибо число гимназических учеников бывало всегда с лишком вдесятеро более числа студентов Университета. Например, в 1787 году было студентов 82 и учеников 1 010; а в 1800–1803 годах число студентов не превышало 102, между тем как учеников-гимназистов было до 3 300». Г. Страхов со всеми подробностями описывает порядок занятий и устройство этого столь