Газета Завтра - Газета Завтра 17 (1221 2017)

И вот мы бредём мартовской гудящей улицей, какое-то немилосердное весеннее солнце отнимает последние силы, меня шатает, в голове гудит, а Петухов от больничного лежания лицом зелёный, похож на завалящую картофелину, и вряд ли чего видит полуслепыми глазами (его зрение точит глаукома),- через каждый шаг выглядывает место, куда бы присесть и успокоить сердце. Петухов слышит мои увещевания, но и бежит от их тревожного смысла, всё время с жалостью вскидывается на меня: дескать, сам на себя посмотри, каков субчик, - краше в гроб кладут…

– Им только бы в постель меня уложить. Как это: дела подождут? Неужели так и сказал? Никто за меня не сделает, – бодрится Юрий, но припотухший голос выдаёт сердечную слабость, внутреннюю безмерную усталость и полную изношенность. Петухов храбрится, и постоянно грозит наказать врагов Отечества. – Володя, врачам только поддайся - живо заморят, закормят лекарствами, зарежут скальпелем… Повалят на стол – и зарежут. Им ничего не стоит вспороть грудь и что-нибудь там забыть. Разве так не бывает? Хотя Недоступ удивительный, редкий человек. Он одним своим видом утешает и спасает.

– Ну вот, а ты… зарежут. И, конечно же, забудут полотенце, пилу или молоток. Больше им нечего делать, да? Юра, ты же не петух, чтобы «бошку» на колоду и под топор. Шпунты вставят, шкурку зашьют, рожу напомадят, наведут глянец – и запоёшь, как молодой. Женим на юнице, дети пойдут косяком.

– Да ну тебя!.. Какая жена, какие дети, с моим-то здоровьем? Лепишь, чего ни попадя, – смутился Петухов, но в глазах мелькнул живой интерес. – А что?.. Только найти надо. Чтобы и по дому, и боевая подруга. А кругом одни прорвы и набитые дуры. Им только: дай, дай… Тебе ли не знать.

– Эх,бобыль, ты, бобыль. Петух без своей стаи – только на супчик. Заболеешь - и воды никто не подаст… Уже нашли с Морозом… Щирая хохлушка с Донецка, кровь с молоком. Пальчики оближешь. С такой бабой сразу про смерть забудешь. Каждый день вареники, пельмени, жирный борщ украинский с чесночными пампушками. Чтоб ложка стояла… Ну и всё прочее. – Мой разухабистый тон, наверное, сбивал Петухова с толка. И я хорошо понимал Юрия. Ему так хотелось верить моим словам, да боялся обмануться. Притащишь прощеголенку с улицы, а она через месяц из дома погонит. Мало ли таких добытчиц-лимитчиц, приехавших покорять Москву с поддельными справками.

Тут на пути попалась убогая кафешка для азиатских несчастных нищебродов, выпихнутых с Киргизии на чужбинку в поисках заработка. Завернули, чтобы передохнуть, унять барахлившее сердце, взяли по две порции пельменей со сметаной, борща не нашлось, по-птичьи, как в курятнике, уселись подле широкого окна на высокие крутящиеся седалища, поглядывая на улицу. Всё, как на Западе, только не зевай. Петухов подмел с тарелки споро, не чинясь, будто с голодного острова. Наверное, не жевал. А пельмени – глина, и мяса – жменя, тоже из сизой глины с привкусом селитры, – сплошное сырое тесто, в горле ульнула поганая лягушка – не проглонуть.

Петухов поймал мой ироничный взгляд и застеснялся.

– Вот так и живу, Володя… Помирать скоро, а я никак жизнь не устрою. Кручусь, как белка в колесе, а для кого? Кто оценит мои труды? Ниоткуда не жду благодарности. Да и хрен с ней, с благодарностью этой, лишь бы родине было хорошо. С этой мыслью и живу. Сожрут Россию новые хазары и не подавятся. А обо мне чего волноваться? Где перехвачу кусок, тому и рад… Мне всё вкусно. Хорошо заправился, набил утробу, можно жить дальше, – подвёл итог Петухов, сполз с крутящейся сидушки, и заметно повеселел, на лбу высыпала обильная розовая испарина. – Мужику одному тяжело жить, и времени жалко тратить на готовку, дел невпроворот, никуда не успеваю, – протёр очки, внимательно посмотрел на меня и вдруг вернулся к уличному разговору. – Это правда, что добрую девушку мне нашли? Не сочиняешь?

– Хочешь, у Мороза спроси… На ноги плотнее встанешь – и засватаем. Она уже подвенечное платье шьет.

Глядя на Петухова, не скажешь, что холостяк: светлый костюм, рыжеватая бородка, очки – видом солидный профессор, столичная штучка из научных кругов. Но улыбка мягкая, какая-то извиняющаяся, идёт грузно, шаркая по асфальту. На меня не глядит, отчего-то смущается – наверное, думает, что разыгрываю, пули лью. И то, известный я шутник. Но не такой же негодяй, чтобы сердечного друга спровадить на плаху. Глаза-то есть, ещё без очков вижу.

– Всё смеёшься над больным человеком?

– Юра, я когда над тобой смеялся? Мы же тебе добра хотим. Вот те крест… Ты подумай.

– Неожиданно как-то… Ты и сочинишь - недорого возьмёшь… По доброте сердца, чтобы меня, холостяка, утешить, подвигнуть к жизни… А я тебе правду говорю, что враги хотят уморить. Врачам из прокуратуры такая установка дана. Я узнал по секрету… Да-да, ты не смейся… Следователь приходил в больницу, приказал персоналу строго-настрого следить, чтобы ни шагу без присмотру. Вдруг Кремль взорвёт русский экстремист, или власть попытается захватить, свергнуть Путина… Вот и следят за мною, боятся, что убегу из больницы. Дудки им. Конечно, могу и убежать, скрыться, подписки не давал… Тебе Недоступ, наверное, что-то особенное открыл про меня? Не скрывай? Это я – бывший чемпион Москвы по ватерполо, нынче склеротик, калека, инвалид второй группы. Неужели, Володя, я так износился и мои дни на исходе? – Петухов с подозрением, испытующе уставился из-за очков.

– Ничего особенного, Юра. Я же не врач. Недоступ сказал: жить будешь, но нужна операция. Срочная. Половина сердца в блокаде. Приступ – и всё, нечем защититься.

– Это он и мне говорил… Полсердца в блокаде. Дожил. Стукнет – и каюк! – с каким-то непонятным восхищением воскликнул Петухов, будто речь шла не о его жизни. – Только не операция… С этим я не согласен. С передовой в тылы бегают только крысы. У меня времени нет разлёживаться на казённой койке. Хотя, честно говоря, лежать в больнице можно, кормят хорошо, палата светлая, просторная, мужики лежат добрые, меж собой говорят, думать не мешают, врачи уважительные, и медсестры тоже добрые, весёлые - настоящие русские женщины, даже удивительно: я им говорю, девушки, милые, кровь-то всю не забирайте, и мне оставьте хоть немного. А то качаете, как на автозаправке… Смеются: крови, говорят, много, на всех хватит. Им смешно, а не думают того, что больница меня убьёт. Хотя силы мои ещё не на исходе. Я чувствую. Мне некогда лежать. Столько всего надо успеть сделать… У моих предков-пращуров Рюриковичей было принято умирать с мечом в руках. И от меча… Где мой меч, Владимир Владимирович? Почему я выронил его из рук своих? Мы уходим один за другим, молча и безропотно, наивно надеясь, что наверху всё знают и верно решат… Боже, как нас легко задурить, легковерных и пустоголовых. Господи, за что караешь нас безволием, когда выродки, не знающие ни чести, ни права, занимают русский престол, Тобою данный? Хочется на ладью, с мечом на поясе – прибивать щиты к вратам Царьграда. Я один знаю правду про Святослава. Если бы его не убили в спину подло, Царьград был бы наш. И вся Византия-матушка святорусская – наша, а турки – дай им Аллах здоровья! – жили бы у себя в Туркменистане. И Штаты были бы нашим протекторатом на радость всем народам мира, которые я бесконечно люблю, ибо, в отличие от наших прокуроров и следователей, я эти народы знаю, я наслаждался их песнями и танцами, убеждаясь, что каждый народ, где родился - там и пригодился. А если превращается он в перекати-поле, то это не народ уже, а орда и погибель для народов иных.