Александр Севастьянов - Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

И Вейцман, чья совесть перед собственным народом была не слишком чиста [115], и Черчилль, активно лоббировавший идею Вейцмана о создании еврейского боевого подразделения под собственным сионистским флагом, действовали дальновидно и точно. Отдаленную цель этого действия отчасти выдает телеграмма Черчилля по поводу успехов армии Александера на полях сражений в марте 1945 года: «Никогда, я думаю, так много народов не сражались и не бились в одном строю столь победоносно. Британцы, американцы, новозеландцы, южноафриканцы, британские индийцы, поляки, евреи, бразильцы и итальянская освободительная армия, объединенные духом высокого товарищества и единства людей, борющихся за свободу и за спасение человечества, совместно шли в слитном строю на общего врага» (295). (О том, как Еврейская бригада после войны охотилась на немцев, Черчилль, само собой, никогда не обмолвился.)

Смысл этого заявления Черчилля прозрачен. Необходимо было включить не имевших своего государства евреев в перечень народов-победителей, чтобы впоследствии официально приобщить их к Победе со всеми причитающимися победителям правами и привилегиями. Три страны-победительницы и… евреи. Так было подведено основание под «право» евреев на участие в «пире победителей». В том числе в Международном военном трибунале в Нюрнберге, о котором как о детище Черчилля пора сказать несколько слов.

Все вышеприведенные устные и письменные высказывания Черчилля о том, что необходимо в дальнейшем провести суд над нацистами и наказать их, символически воплотились в конце концов в Нюрнбергском судилище. И сам процесс, и его решения, и вообще все его итоги станут на многие десятилетия тем камертоном, тем критерием, по которому будет принято судить обо всем, что связано со Второй мировой войной. Все общепринятые оценки произошедшего восходят именно к этому источнику. Подвергать его моральному сомнению считается дурным тоном.

Но так думали не все и не всегда. В частности, президент Джон Кеннеди в своей удостоенной Пулитцеровской премии книге «Профили мужества» написал о политическом героизме сенатора Тафта, который, руководствуясь кодексом чести, поставил под сомнение справедливость Нюрнбергского суда. Тафт проводил сенатское расследование о пытках, применявшихся к свидетелям в процессе, и, в частности, заявил: «Суд победителей над побежденными не может быть беспристрастным вне зависимости от того, насколько он ограничен рамками справедливости… Во всем этом судилище присутствует дух мести, а месть редко бывает справедливой. Повешение одиннадцати заключенных – пятно на американской истории, о котором мы будем долго сожалеть… Подменяя законную процедуру политикой, мы можем дискредитировать всю европейскую концепцию справедливости на годы».

Американский правовед Эрл Кэррол подчеркивал, что 80 % персонала прокуратуры Нюрнбергского процесса состояли из германских евреев, вернувшихся из Америки, где скрывались от нацизма. В том числе глава прокуратуры Роберт М. Кемпнер и его помощник Моррис Амхан, работавшие под началом генерала Тейлора. Вот что пишет по данному поводу достаточно осведомленный американский исследователь Дэвид Дюк, опирающийся на свидетельства американских и английских юристов (Эрл Кэррол, Уилл, Харвуд, Морис Бардиш и др.):

«Я выяснил, что судья Верховного Суда Айовы Чарльз Ф. Венерстурм отказался от назначения [судьей в Нюрнберге], возмущенный процедурой. Он заявил, что обвинение не давало возможности защите собрать улики и подготовить дело, что в судах не пытались выработать принцип законности, а руководствовались исключительно ненавистью к нацистам. К тому же, сказал он, 90 % состава суда в Нюрнберге представляли люди, которые по политическим или расовым основаниям были предубеждены против защиты. Он утверждал, что евреи, многие из которых являлись немецкими беженцами и новоиспеченными американскими гражданами, преобладали в составе Нюрнбергских судов и более интересовались местью, нежели справедливостью… Вся атмосфера была нездоровой. Адвокатами, клерками, переводчиками, исследователями являлись те, кто стали американцами только в последние годы и в чьей биографии отпечатались еврейские ненависть и предубеждение» [116].

Данное обстоятельство верно даже в отношении Советского Союза как стороны в Нюрнбергском процессе. Достаточно сказать, что решающую роль в необходимом для работы трибунала согласовании основополагающих постулатов англо-американского, континентального и советского права сыграл выдающийся советский правовед Арон Трайнин. А советская делегация, представлявшая обвинение, во многом состояла из евреев: Л. Шейнин (помощник главного обвинителя Руденко), М. Рагинский (прокурор-дознаватель), С. Розенблит (эксперт) и др.

Дюк также перчисляет основные вопросы, которые возникают у непредвзятого наблюдателя, когда тот знакомится с материалами Нюрнбергского процесса: «Наша западная концепция закона основывается на идее о беспристрастности. А возможно ли это, когда судьи являются политическими противниками обвиняемых? Возможно ли это, когда людей обвиняют в совершении во время войны действий, которые союзники и сами совершали? Заслуживают ли доверия суды, если они признают огромное количество свидетельств, не подвергая свидетелей перекрестному допросу? Когда так называемые показания состоят из признаний, полученных под пытками? Когда свидетели защиты в случае появления в суде могут быть взяты под стражу? Когда людей судят за нарушения законов, которых не существовало во время совершения этих действий?» [117].

Как понимает читатель, Черчилля подобные вопросы не беспокоили, не мучили. Он знал, что делал, – и делал, что знал. На конференции в Ялте Черчилль предложил расстрелять руководство рейха по списку и заявил, что суд над ними, если уж он состоится, должен быть «политическим, а не юридическим актом».

Так оно, безусловно, и вышло. Нюрнбергский трибунал не был ни международным (судили победители побежденного), ни военным (американцы заседали как гражданские судьи). Это был, выражаясь без обиняков, межсоюзнический оккупационный суд. Как выразился фельдмаршал Монтгомери, Нюрнбергский процесс сделал проигрыш войны преступлением. Причем союзники не только обвиняли немцев по законам, которых не существовало на момент совершения преступлений, но к тому же предварительно разжаловав и уволив обвиняемых из рядов вермахта. Это была юридическая уловка, лишившая их защиты Женевской конвенции об обращении с военнопленными.

Основой, призванной придать делу «законный вид и толк», стал т. н. «Лондонский статут», который разработали судьи Джексон, Максвелл Файф, Фалько и Никитченко. Как подчеркивает Дэвид Ирвинг, «статья 7 статута определяла, что официальное положение подсудимого – будь он главой государства или официальным ответственным лицом из правительства – не может служить основанием ни для оправдания, ни для смягчения наказания. Статья 8 гласила о том, что если подсудимый может доказать, что действовал по приказу своего правительства или вышестоящего начальства, то это также не может являться основанием для оправдания… Эти статьи статута противоречили всем наставлениям по использованию военных законов, существовавшим к началу Второй мировой войны как с германской, так и с англо-американской сторон… В Нюрнберге юристам защищающей стороны будет запрещено также любое упоминание о противозаконных действиях, допускавшихся самими победившими сторонами в ходе войны… Одно из выступлений адвоката германского Верховного командования будет прервано лордом – главным судьей [Великобритании] Лоренсом, так прямо и заявившим: «Мы здесь не для того, чтобы выяснять, допускали или нет другие стороны нарушения международного права, совершали ли они преступления против человечества или военные преступления или же не совершали, а для того, чтобы разобраться по всем этим пунктам с уже имеющимися и присутствующими здесь подсудимыми» [118]. Каждому адвокату защиты было позволено произнести лишь краткую речь. А после продолжительной речи обвинителя реплики адвокатам уже не полагалось.