Газета Завтра - Газета Завтра 28 (1180 2016)

Однако, "болезнью" Петербурга останется — балет. Летучесть манер и неуловимость переживаний, что, как горячее молоко с мёдом при простуде, саднят и отогревают душу. И вводят в соблазн погрузиться в те дни, когда партер Мариинского театра не принимал "чужаков", кресла в партере переходили от отца к сыну, а звание "балетоман" наследовалось, как титул. Надо ли говорить, что "балетоманы" слыли публикой хотя и просвещенной, но крайне консервативной. Тогда-то, в 1903 году, братья Легат, Николай и Сергей, представили в Придворном театре Эрмитажа балет "Фея кукол" австрийского композитора Йозефа Байера и хореографа Йозефа Хассрейтера. Балет был немедленно перенесен на сцену Мариинского театра и стал "ледяной" сластью для "реакционера": решен был строго в рамках академического стиля, напрочь отвергая реформаторские течения, уже завладевавшие умами. Оригинальную версию балета братья Легат расширили вставками собственной хореографии на музыку Чайковского, Дриго, Рубинштейна, Лядова и представили, таким образом, на сцене Мариинского театра пантеон, храм всех вершинных достижений классического балета прошлого. Кроме того, добавленный братьями Легат на музыку Чайковского номер деревянных солдатиков в блистательном исполнении воспитанников училища младших классов положил начало моды на деревянных солдатиков. "Фея кукол" стала первым большим спектаклем в Мариинском театре и для Льва Бакста, 175-летие которого отмечает в этом году художественный мир. Художник был вдохновлен стилем конца1830-х — началом 1840-х годов и той коллекцией русских крестьянских кукол ручной работы, ярких и наивных, что была собрана Александром Бенуа. В декорациях — стилизации лавки Гостиного двора на Невском — и развернулось действие балета: куклы оживают и устраивают бал по случаю прощания с Феей кукол, купленной английским богачом и назавтра должной покинуть своих друзей и подруг. Хореография, полная бурлеска и притворной неловкости, прелести и целомудрия, сахарная пышность костюмов, локоны париков представили в итоге "настоящую картину мира, в котором многие из нас видят потерянный рай".

Обретение "потерянного рая" состоялось в 1989 году: Константин Сергеев воссоздал хореографию Легатов для учащихся Ленинградского академического хореографического училища имени Вагановой. Но снова пришло забвенье. И вот, 2016 год, Николай Цискаридзе в своей редакции снова "прописал" "Фею кукол", равно как и "Волшебные сады Наины", на сцене Мариинского театра. Велик апломб, с которым выпускники Академии продемонстрировали артистизм и виртуозность сложнейших па. И то очарование, что сошло как будто бы с гравюр эпохи Люсиль Гран: в самых роскошных позах вдруг появлялась экономия кокетливости и скромность в пластике. "Я ждал — повеют ароматы, / Я верил — вспыхнут янтари…" — издал бы вздох узнавания поэт, певец Петербурга.

Занавес Мариинского театра закрылся под овации публики на ноте "высокого стиля".

Как комета, пролетел вечер выпускного экзамена Академии русского балета имени Вагановой. Миновала уже и загадочность белых ночей. Но до сих пор вспыхивают и угасают, и снова вспыхивают искры обсуждений: утрачен или нет — спорят в "сетях" ревнители балета — петербургский стиль в стенах Академии Вагановой? Плавны и "говорящи" ли руки танцовщиц? Сомнений в способности преодолеть пространство сцены в три прыжка не оставили… Что же касается моего мнения, то выпускной спектакль стал событием резонансным. Декларацией, прежде всего, того факта, что кордебалет — святая святых русского балета, из стройности линий и магии которого взрастают оранжерейными орхидеями Тальони, Павловы, Фокины, Нуреевы, Макаровы… Что Запад с его демократическими свободами и засильем эпатажа, фрейдизма и антикрасоты на сцене вреден русскому балету. Что русский балет возвращается в лоно Империи, а колыбель его — Академия русского балета имени Вагановой.

P.S.Одноактный балет "Болеро" в хореографии Брониславы Нижинской (второе отделение вечера) пропущен в рассказе потому только, что история его главного персонажа — сюжет для отдельного рассказа.

Музон

Андрей Смирнов

музон русский авангард Леонид Фёдоров Культура

Леонид ФЁДОРОВ/Владимир ВОЛКОВ. "Гроза" (Ulitka Records)

Порой Леонид Фёдоров напоминает своего бывшего питерского земляка Григория Перельмана, ушедшего в отказ от премий и званий: мол, зачем мне "злато мира", когда я знаю "тайны Вселенной". Фёдоров, не продаваясь, но и не уходя в подполье, умудряется действовать в мире, который совсем не подключён ни к шоу-бизнесу, ни к "управлениям культуры", зато наполнен творчеством и смыслами.

Как минимум, раз в год от Фёдорова в разных компаниях материализуются пластинки. Этой весной получилось сразу две. О первом за пять лет альбоме "Аукцыона" в следующий раз. Начну с дуэта, который по числу пластинок уже обошёл всю дискографию "Аукцыона". Альбомы Фёдорова/Волкова стойко противоречивы по первым впечатлениям, причём меняются они после каждого нового прослушивания. Кажется, ну сколько можно — опять стихотворения Хлебникова, опять очаровательно скрипит Волохонский, и без Введенского не обошлось. Но Фёдоров — человек фундаментального интереса: обратившись раз, продолжает исследовать, экспериментировать, открывать. И ждёшь от него загадок, а не подвохов. При этом "Гроза" — в значительной степени работа Волкова: музыка восьми номеров его авторства, Фёдоров отметился в трёх — это "Душа не ведает судьбы" (на стихи Джорджа Гуницкого), фольклорный "Казак" и "Гроза". Велимир Хлебников здесь ранний — "Дева" ("Кому сказатеньки") — и постреволюционный, с миром смерти в "Восстании собак". А вот неожиданность: "Гроза" — песня-романс, стилизованная под фольклор (на стихотворение Алексея Мерзлякова начала ХIХ века), это "Среди долины ровныя", известная в исполнении Ивана Скобцова, Юрия Гуляева, Олега Погудина. Фёдоров даёт своё прочтение, в котором много обособленной тоски, хотя жду несогласия от ревнителей классических версий. А "грозный" Введенский — последнее произведение поэта, написанное в мае-июне 1941 года и условно озаглавленное "Где. Когда". Это "свидетельское показание в ожидании момента смерти, когда возможно чудо: "потому что смерть есть остановка времени". К пьесе уже подступались другие музыканты: пару лет назад на диске "Пели" Александр Маноцков и "Кураж-квартет" превратили три четверостишия "Реквиема" в песню. Но Фёдоров/Волков идут дальше и больше — текст пьесы целиком, да ещё голосом Андрея Битова, под небесспорный звуковой фон.

На "Мотыльках" Фёдоров/Волков обратились уже к русской истории, к "Слову о полку Игореве", к Аввакуму. Здесь музыканты вышли к русской классике — Александр Островский, но с неизбежным для такой компании налётом абсурдизма. Как Александр Дугин некогда узрел в чеховской "Чайке" парадоксализм Мережковского, так и в Островском Фёдоров/Волков учуяли русский авангард ХХ века. Впрочем, как заметил тот же Битов: "Обэриутов совершенно неправильно оценивают как протест против традиционной культуры! Наоборот — они последняя её стадия, изменяющая свою кристаллическую структуру под давлением обстоятельств. Они — алмазы традиционной культуры, конечное её проявление, итог, а не начало! Распространённая ошибка — обычно авангард объявляют началом, в то время как это чаще всего именно конец". И главные темы тех же обэриутов (и Фёдорова, конечно) — время, смерть, Бог — вечные темы русской культуры. И бессмысленно здесь слово "рок" в музыкальном отношении, и абсолютно оправданно в экзистенциальном.