Литературная Газета - Литературная Газета, 6574 (№ 44/2016)

Награждён медалью Пушкина. Заслуженный работник культуры РС (Я). Лауреат учреждённой АК «АЛРОСА» Большой литературной премии России (2012) за подготовку и издание серии книг «Поэтические голоса России».

Го-Май любил мясо.

Не так, понятное дело, как любил его вождь, Ту-Си. Тот при случае, чего греха таить, прямо-таки обжирался сочной олениной. Мог в один присест съесть половину туши жаренного на вертеле двухтравого самца. Съесть – и ещё не насытиться. Потому как и сам был чрезмерно, чрезвычайно велик и объёмен. Можно даже сказать, необъятен.

А уж бездонная утроба его легко могла бы принять в себя, вместить и вторую половину оленя. Но вождь был на диво справедлив и человечен. И потому частенько ходил не то чтобы голодным, но уж вдоволь не наевшимся – это точно.

Так вот, Го-Май любил мясо. Но однажды случилось так, что он, при всей своей любви к упомянутому белковому продукту, половину полагавшегося ему увесистого куска оленины отдал однорукому старику Хо-Ру. Отдал просто так, пожалев бедного, вечно голодного попрошайку. Все охотники, конечно, смеялись над ним. Недоволен был и Ту-Си. А уж как негодовала его дражайшая половина Ра-Ню! Хотя, как обычно, Го-Май первым делом поделился мясом с ней и с маленьким сыном. А этому несчастному старикану уделил часть уже от своей доли, от двойной доли удачливого добытчика.

Что подвигло его на сей неслыханный доселе поступок, Го-Май в тот злополучный день так и не понял. Знал одно: с некоторых пор в нём поселилась некая непонятная сущность, которая иногда требовала поступать не совсем так, как принято в орде с незапамятных времён. А главной заповедью людей испокон веков считался мудрый закон выживания, принятый на веру ещё в те стародавние годы, когда на ночном небе прогуливались две луны. И гласил этот древний закон: никогда не поступай в ущерб себе, проливай пот и кровь лишь для пользы своей и близких своих.

Какого же рожна ему было делиться мясом с никому не нужным приживалой, издеваться над которым считалось среди обитателей их пещеры едва ли не хорошим тоном? Вот и думай. Но это ещё полбеды, как говорится. Казалось бы, отдал кусок, ну и ладно – будто собаку приласкал лишний раз. Но нет! Все вокруг стали смотреть на него, как на опасного смутьяна, как на безумца, от которого не знаешь, чего ожидать в обозримом будущем. К тому же, видать, тот, полузабытый уже, случай вспомнили, когда несколько лун назад сподобился Го-Май совершить уж вовсе неслыханный ранее в их краях поступок: он не добил, как полагалось, поверженного в битве врага-иноплеменника, а отпустил его с миром. Да ещё имел наглость рассказать позже об этом колдуну!

Порядку ради всё же следует внести здесь одно важное уточнение: Го-Май направился тем душным вечером к пещере колдуна в большом смятении душевном, в расстроенных чувствах – как же он так оплошал-то с врагом, что же это приключилось с ним такое? Колдун принял щедрое подношение охотника с немалым достоинством, правда, и не без удовольствия. И честно втолковывал Го-Маю аж до заката дневного светила все известные ему от предков – таких же колдунов – заветы, установления и запреты. Добросовестно, с обязательными в подобных обстоятельствах дикими ужимками и пеной изо рта увещевал его и стращал. И, казалось, сработало же!

Но… Крепко, знать, взяли Го-Мая в оборот те неведомые силы, та жуткая своей загадочностью сущность. Свидетельство чему – новый странный поступок охотника, уже не поддающийся никакому разумному толкованию. Одарить куском жареного мяса никчёмного приживалу, которому и корешок-то сухой кидают соплеменники разве что ради забавы! Ни детей, ни близких других родичей – кому он нужен, какая выгода орде от его бесполезной жизни? И надо же, отличился именно Го-Май, а не кто другой. Молодому охотнику было отчего задуматься…

А рано поутру они обложили лежбище матёрого волка-людоеда. Обложили удачно, плотно. Го-Май, по праву считавшийся одним из лучших охотников, первым направился к поваленному бурей громадному дереву. Там, в прохладной тени, на мягкой моховой перине и почивал после ночных трудов свирепый хищник. Го-Май с ног до головы был натёрт-намазан особой колдовской смесью, скрывавшей его невыносимо-тяжёлый, удушливый для всякого зверья человеческий запах. И сильная рука его крепко сжимала древко копья, уже нацеленного в сердце, казалось, беспечно дремавшего зверя.

Но что это? Метнув копьё, Го-Май тут же ощутил, каким слабым получился бросок. Вместо того чтобы намертво впиться в средоточие волчьей жизни, острый наконечник оружия лишь вяло воткнулся в почти что каменное, покрытое броней мышц туловище хищника. Оскалив жёлтые клыки, грозно рыча, волк одним прыжком перемахнул через дерево и скрылся в зарослях тальника.

Го-Май был не просто ошарашен-оглушён своим промахом, он был сражён наповал. Хотя никто и не проронил обидного для него слова, молодой охотник сразу почувствовал себя изгоем, отщепенцем. Ведь он упустил не только редкую и ценную добычу, теперь он – и только он! – будет повинен в новых страшных бедах, что ожидают его соплеменников. А волк начнёт мстить, и мстить жестоко. В этом никто в орде не сомневался. На то он и умный, могучий зверь.

Необычно молчаливыми, угрюмо задумчивыми вернулись охотники в пещеру. Никто в тот день так и не заикнулся о следующей облаве, о найденных близ недальнего говорливого ручья свежих лосиных следах. Го-Май же от охватившего его отчаяния не находил себе места. Ночью то и дело вскакивал с тёплой лежанки, чтобы, скрипя зубами, бесцельно и подолгу бродить по тёмной и холодной глуби пещеры. И вдруг его будто осенило: в непростительном и позорном промахе виноват старик-приживала! Го-Май был голоден, а голод – об этом известно любому малютке! – тот ещё помощник в охоте. Как же долго он доходил своим тупым умишком до столь простого, прямо на поверхности лежащего объяснения…

Го-Май яростным рывком поднял старика с жалкой его постели и, весь поддавшись гневному порыву, хлёстко ударил беспомощного калеку по лицу. Тот беззвучно, подстреленным оленёнком, рухнул на землю и тихо-тихо, будто про себя, горько заплакал. Глядя на его тщедушное тельце, на мелко подрагивающие худые плечи, Го-Май поначалу не испытывал никакой жалости. Вид заслуженно наказанного не должен пробуждать в человеке иных чувств, кроме как чувство праведного презрения.

И тут случилось нечто и вовсе непонятное. Внезапно Го-Май почувствовал, как в груди его зародился-затрепетал какой-то крохотный тёплый комочек. Постепенно он стал расти, потихоньку, но верно согревая своим нежным дыханием заледеневшее от гнева и холода тело молодого охотника. И приятная лёгкая судорога прошла по всей плоти его, и сами по себе широко раскрылись глаза, с недоумением и болью уставившиеся на руку, посмевшую обидеть безвинного человека.