Дмитрий Травин - Просуществует ли путинская система до 2042 года?

В демократических странах элита всегда делится на противоборствующие группировки, образующие соперничающие партии и отстаивающие соперничающие идеи. Такое поведение, казалось бы, должно быть для элиты естественным, поскольку всегда существуют различные группы интересов и согласовывать их проще всего с помощью демократических процедур.

На то она и элита, чтобы иметь собственную гордость, собственные амбиции, собственное видение перспектив страны. Почему же в России она гордится только «близостью к телу»? Почему амбиции «лучших людей» измеряются лишь миллионами долларов, а не стремлением стать «отцами-основателями» российской демократической государственности? Почему у них нет иного видения перспектив кроме генеральной линии партии и колебаться они себе позволяют (как в старом советском анекдоте) лишь вместе с генеральной линией?

Есть ли здесь какая-то специфика России, и если есть, то в чем? Чтобы ответить на этот сложный вопрос, нам надо начать издалека.

Сотвори себе кумира

Как у нас в стране обращаются к незнакомцу? Гражданин? Товарищ? Барин? А может быть, сударь или милостивый государь, как было принято до эпохи исторического материализма? Увы, нет. Обращения традиционные были «историческим материализмом» выдавлены, тогда как обращения советские не утвердились столь прочно, чтобы пережить Советский Союз. В итоге обращаемся мы друг к другу по гендерному (чтобы не сказать по половому) признаку: «Эй, мужчина!», «Послушайте, женщина!», «Девушка, будьте добры!»

Возможно, потрепанному жизнью немолодому человеку приятно обнаружить, что он еще мужчина, а дородной продавщице сильно постбальзаковского возраста хочется слышать, что она девушка. Однако это всё не снимает важной проблемы. Распавшаяся культурная традиция обладает порой печальным свойством не восстанавливаться. И если бы дело касалось лишь использования отдельных слов русского языка, то сию печаль можно было бы еще как-то пережить. Однако данная проблема затрагивает некоторые принципиальные для страны моменты. В частности, формирование демократии и партийное строительство.

Виктор Черномырдин однажды справедливо заметил: «Какую бы организацию мы ни создавали — получается КПСС». Виктор Степанович наверняка даже не подозревал, насколько важную мысль он мимоходом высказал. Ведь столь низкокачественный продукт, как КПСС, получается отнюдь не из-за плохой оргработы. Есть совершенно объективные причины того, что в сегодняшней России демократия приживается хуже, чем в других европейских странах. А следовательно, нам стоит серьезно поразмышлять о том, почему Россия — не Америка, не Чехия, не Венгрия и не Польша. Оставим на некоторое время вопрос о том, как люди обращаются друг к другу в быту (мы к нему в конце главы обязательно вернемся), и совершим небольшой исторический экскурс, без которого с проблемами современности вряд ли можно будет разобраться.

Начнем, пожалуй, с того печального факта, что народ отнюдь не всегда творит народовластие (то есть демократию). Прежде чем сотворить демократию, народ обычно творит авторитаризм. Да- да, именно народ, а отнюдь не диктатор.

В российской традициипоследних десятилетий авторитаризм трактуется примерно так же, как и диктатура. Считается, что власть, абсолютно оторванная от народа, узурпирует права, которые должны принадлежать обществу. Соответственно, общество не отвечает за власть и стремится разрушить диктатуру ради торжества демократии. Демократия же рассматривается как абсолютная противоположность авторитаризму: мол, там, где есть первая, нет места для второго.

Появление подобного подхода относится к брежневским временам, когда власть была настолько карикатурна и настолько не соответствовала чаяниям интеллигенции, что у последней возникло представление, будто первая висит «на соплях», не имея опоры в массах. Мы противопоставляли демократию (при которой умненький-благоразумненький народ выбирает из своей среды правителей, обладающих всеми возможными достоинствами) диктатуре, связанной исключительно с насилием партийных бонз или кровавых генералов над вскормленными в неволе несчастными массами.

Авторитаризм полностью записывался по разделу диктатуры вкупе с коммунизмом, тоталитаризмом, фашизмом и прочими «измами», взятыми вперемешку. Получалось, что демократия — это когда народ выбирает. А когда он не выбирает — это автоматически какой-то «изм». Не очень даже понятно было какой. Но априори считалось, что ничего хорошего в нем быть не может.

Дискуссия о том, будет ли Россия идти к рынку по авторитарному или демократическому пути, началась еще в конце 1980-х гг. Однако в качестве авторитарной модели движения к цивилизованной экономике рассматривалась преимущественно чилийская — пиночетовская, то есть такая, при которой власть была захвачена генералом в результате военного переворота. Когда же выяснилось, что августовский путч 1991 г. у нас провалился и народ в едином порыве избрал себе президентом Ельцина, мы подумали, что возможный авторитарный вариант страна проскочила и движение вперед у нас теперь будет исключительно демократическим.

С тех пор мы неоднократно имели возможность убедиться в том, что самые темные, самые жестокие свойства любого правящего режима покоятся как раз на симпатиях миллионов, приветствующих, скорее, автократа, нежели демократов. Авторитаризм — это более сложное явление, чем диктатура. Последнюю можно навязать народу силой штыков. Но, как правило, подобная сила не слишком долго держится, если власть не имеет иной опоры — авторитета, который, кстати, может быть приобретен разными путями.

Порой, как в истории с чилийским генералом Пиночетом, авторитет диктатора покоится на традиционном авторитете представляемого им института (в данном случае — армии). Порой, как в истории с французским императором Наполеоном, — на личных заслугах героя. Порой, как в истории с хорватским лидером Фра- ньо Туджманом, — на том, что лидер символизирует собой борьбу целого народа за свою независимость и свободу. А порой, как в случае с Путиным, — на росте нефтедолларового благосостояния широких слоев. Механизм ресурсного проклятия — лишь один из многих возможных механизмов, служащих построению авторитарного режима. Но в любом случае именно авторитет, а не конкретный механизм прихода к власти, позволяет политику долгое время оставаться во главе страны и осуществлять в ней преобразования.

Если есть авторитет, есть и авторитарная власть. Установилась ли она посредством переворота или выборов? Зажимает ли она прессу или та сама ложится под нее? Наполняются ли тюрьмы бунтовщиками или смутьяны внезапно перевоспитываются? Всё это частные моменты, зависящие от конкретной политической обстановки, силы авторитета лидера и длительности его пребывания у власти. Общим же моментом является то, что сам народ хочет сотворить себе кумира вместо того, чтобы выбирать власть, нудно взвешивая плюсы и минусы кандидатов.