Юрий Поляков - Созидательный реванш. Сборник интервью

— По поводу архивов вот какая история. Еще при жизни некоторых значительных писателей Литературный музей забирал у них архивы. Но не у всех, а руководствуясь своими представлениями, кто писатель первого ряда, кто второго и так далее… Невостребованные архивы оставались родственникам и часто бесследно исчезали.

— Но понятия «писатель первого ряда», «писатель второго ряда» — очень условны…

— Еще бы! Мы это прекрасно понимали. Например, в тридцатые годы писателем первого рада был какой-нибудь Киршон. Да и многие из тех, кто считался в семидесятых годах первыми, сегодня уже не первые и даже не вторые. Так что, архивы многих по-настоящему значительных писателей оказались не востребованы и не защищены.

— Предпринимались ли конкретные меры, чтобы защитить архивы?

— Мы в свое время хотели создать архив и музей «Литературное Переделкино» на базе Дома творчества. В старом корпусе, построенном сразу после войны в стиле сталинского классицизма. Сейчас там живут не столько писатели, сколько гастарбайтеры и дальнобойщики. А у нас была идея поместить там архивы писателей, которыми не заинтересовались ИМЛИ и Литературный музей. Зато заинтересовались бы русисты со всего мира.

— Почему не получилось?

— Это долгая история. В «Литфонде» произошел переворот, в результате которого к власти пришли люди, заинтересованные в основном в получении прибыли.

— Вы имеете в виду Куняева?

— Куняев — писатель с именем. Но вокруг него образовалась ватага литераторов, не написавших ничего путного, но зато умеющих жить за счет своих товарищей по ремеслу.

— Куняев сказал, что архивы не передаются, потому что родственники хотят нагреть на этом руки…

— Во-первых, родственники не идиоты. Нагреть руки можно на неизвестной рукописи Булгакова или Пастернака. Большинство наследников с удовольствием передали бы архивы на хранение, понимая, что по крайней мере сегодня извлечь из них коммерческую выгоду нельзя. Их можно и нужно сохранять. А потомки уже разберутся.

— Насколько мне известно, в Переделкине собирались построить центр, в том числе для хранения рукописей. Однако жители воспротивились.

— Все было совсем не так. «Литфонд» предлагал выстроить грандиозный Центр имени Шолохова. Но вы же понимаете, что это странная идея. Во-первых, почему Шолохов? Шолохов никогда в Переделкине не жил и не любил эти места. Во-вторых, все понимали, что затея со строительством — это просто способ потянуть время, пока идут судебные тяжбы вокруг переделкинской земли. А кто даст деньги на постройку Центра? Неизвестно. А если даже и даст, то стройка растянется, как обычно, на годы. Зачем, когда есть прекрасное историческое здание Дома Творчества. Но нет, вместо рукописей там гастарбайтеры…

— Правда ли, что сгоревшие дачи уже сданы в долгосрочную аренду?

— Ходят такие слухи… В частности, о даче Анатолия Рыбакова, тоже сгоревшей со всем архивом. Но, знаете, тут не только пожары случаются. Три года назад, например, был совершен ночной налет на мой дом, избили жену. Милиция решила, что это заезжие бандиты. Но что это за бандит, который бьет человека рукояткой пистолета, а драгоценности и деньги, лежащие под носом на тумбочке, не забирает. Уверен, это была акция устрашения, связанная с публикациями в «ЛГ» по поводу обстановки в «Переделкине». До сих пор идет следствие, которое держит на контроле сам министр внутренних дел. Конечно, все можно объявить случайностью. Но мы имеем уже такую концентрацию «случайностей», что невольно задумываешься о тенденции. Да и вообще, писательское сообщество находится в состоянии материальной и нравственной разрухи. Писатели деморализованы и дезорганизованы. А это — огнеопасная ситуация.

Беседовала Евгения КОРОБКОВА

«Вечерняя Москва», 10 мая 2013 г.

На телеканале «Россия-1» начинают показ четырехсерийного телевизионного художественного фильма «Апофегей» по одноименной повести Юрия Полякова. В главных ролях — Даниил Страхов, Мария Миронова, Виктор Сухоруков, Владимир Гостюхин, Аглая Шиловекая, Александр Лойе. Накануне премьеры наши корреспонденты пообщались с автором «Апофегея»…

— Юрий, насколько нам известно, этот фильм снимался долго. Почему?

— Да нет, снимался-то он недолго. Это экранизация растянулась более чем на двадцать лет. Первоначально фильм был запущен в производство еще в конце девяностого года. И ставить его должен был Сергей Снежкин, который раньше снял картину по моей повести «ЧП районного масштаба». Но Снежкин тогда был занят другой работой. Какое-то время его ждали. А потом перестали ждать… И как раз тогда предложили эту работу режиссеру Станиславу Митину, который поставил в восемьдесят шестом году в знаменитом Ленинградском ТЮЗе «Работу над ошибками» — инсценировку моей же повести. Инсценировка имела очень большой успех. Это был один из коронных питерских спектаклей. Митин как раз переходил из театральной режиссуры в кино. Мы уже начали писать режиссерский сценарий. Но в это время случились обстоятельства августа тысяча девятьсот девяносто первого года (путч ГКЧП. — А. Г. ). И наш проект вместе со всем советским кинематографом рухнул. Так сложилось, что именно Станислав Митин поставил этот фильм спустя двадцать с лишним лет благодаря заинтересованности канала «Россия-1».

— Получается, это отчасти и советский фильм?

— Нет, конечно. Потому что тогда, если бы фильм вышел, это была бы, я думаю, обычная злая позднеперестроечная публицистика. В тот момент все-таки на передний план выступала жажда разоблачений, даже если и разоблачать нечего. Вот, мол, как мы теперь можем — о партократах!

— А сейчас в фильме какие акценты расставлены?

— Все уже окончательно устали от черной мифологизации советского периода, от этакого фантазирования на тему, какой ужасной была советская власть. Причем зачастую это придумывают люди, которые вполне успешно при советской власти дебютировали в кино и в литературе, и никто их по застенкам КГБ не гноил. Но тогда они писали производственные романы, а теперь пишут антисоветские. Конъюнктурщики.

— А возьмите Юрия Полякова… Он раньше, можно сказать, очернял советскую власть, а теперь — приукрашивает, что ли?

— Нет, я советскую власть никогда не очернял, так же, как и не приукрашивал. Я писал о том, что было в жизни, как было, писал о чем хотел и как хотел. Писал о том, что мне в нашей жизни не нравилось. И это стало вдруг востребовано. Ведь люди хотят не ужастиков, а честного разговора об «эпохе застоя». Сами посудите: из всего многообразия прозы, которая вышла в перестройку, литературной основой для честного фильма о поздней советской эпохе, о ее проблемах нравственных и прочих, послужила именно моя повесть. Не сочтите за хвастовство, но загляните в интернет (Заглянули! — А. Г. ) и увидите, что «Апофегей», в отличие от большинства тогда вышедших повестей и романов, нынче прочно забытых, постоянно переиздается и пользуется читательским спросом.