Юрий Поляков - Созидательный реванш. Сборник интервью

— Газета удачно балансирует. На ваших страницах уживаются западники и патриоты, реалисты и постмодернисты.

— Это принципиально, потому что в литературной журналистке 90-х годов меня возмущало, что все издания придерживались какого-то одного узкого направления. Чужого близко не подпустят. «Новый мир» — свой круг авторов, «Наш современник» — это уже другие писатели, но тоже только свои. «ЛГ» эту недобрую традицию стала ломать, нам не верили, писали доносы, а позже с нас стали брать пример другие издания. Но некоторое время «Литгазета» была единственным изданием, где можно было на одной полосе прочитать Проханова и Юрия Кузнецова, а на другой Евтушенко и Битова. Это нормально, благодаря такой полифонии наш тираж стал расти как на дрожжах.

— Но для такой полифонии сам коллектив газеты должен быть неоднороден. Не так ли?

— Да, конечно, в нашей газете работают люди с самыми разными взглядами. У нас отдел общества традиционно либеральный, отдел политики консервативный. Между прочим, очень многие либералы с облегчением вздохнули, когда газета отказалась от либеральной моноидеологии. Работают, никуда не уходят. Один из знаковых либералов «ЛГ» Игорь Гамаюнов недавно получил премию Российского правительства. Пришли к нам писатели консервативно-патриотического направления. Куда ж без них!

— В газетном мире все очень ненадежно, постоянно приходится слышать, что одно издание закрылось, а у другого упал тираж. Насколько стабильно вы существуете?

— У нас все более-менее в порядке, хотя я не могу сказать, что мы жируем. Пока удается держаться на самоокупаемости, живем в здании, которое принадлежит газете. За нами нет каких-либо олигархов и политической партии. Наверное, поэтому наша жизнь стабильно скромная. Конечно, хотелось бы жить лучше, но для этого надо идти кому-то в услужение, а мы себе этого позволить не можем. Пушкин не простит. Я убежден, что «Литературная газета», отметившая стовосьмидесятилетие, — это такое же достояние страны, как Малый театр или Третьяковская галерея.

Многие ошибаются, считая, что мой роман «ЧП районного масштаба» стал первым романом перестройки. Роман вышел в январе 1985-го, когда еще Черненко был жив, и никому в голову не могло прийти, что начнется через несколько месяцев. «Сто дней до приказа» вышли уже в перестройку.

Как и все, я не избежал очарования Горбачевым, перспективами больших перемен. Но, видимо в силу того, что профессия писателя тесно связана с наблюдательностью, я очень быстро стал критически относиться к тому, что происходит.

Так как мои повести имели широкий резонанс, по ним ставились спектакли и снимались фильмы, я был вхож в структуры власти. И обратил внимание, что Горбачев привел людей, которые больше всего любили поговорить, как и он сам. У этих людей, пользуясь словами Гумилева, не было длинной воли. Умения планировать, осуществлять намеченное. А главное — сообразовывать желаемое с возможным. Горбачев занялся тем, что больше всего нравилось ему самому, — реформой политической, а экономика оставалась в загоне.

В связи с 25-летием перестройки мне вспоминаются слова философа Чаадаева: «Мы составили как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру».

И самый великий урок — как не надо реформировать страну.

Разумные реформы в Китае, странах Восточной Европы стали возможными потому, что все видели ошибки Горбачева и его окружения и не повторяли их.

Мина, которая взорвала многонациональное государство, разрушила историческую Россию, была заложена в перестройку.

Многие говорят: «Зато мы получили свободу слова!» Если бы мне предложили такую альтернативу: сохраняется СССР, не будет жутких 90-х, отбросивших всех нас на свалку, не лишатся сбережений старики, но твои вещи будут напечатаны через пятнадцать-двадцать лет, я бы с радостью согласился. Не стоит свобода слова разгрома страны, обобранных стариков, утраченных территорий!

Перемены в СССР и так наступили бы. И они уже начались до Горбачева. Было подготовлено новое поколение управленцев, которые сочетали мощную советскую управленческую школу, но мыслили современно, были лишены коммунистического догматизма. Я был знаком с такими людьми. Им оставалось несколько лет, чтобы встать у руля и соединить жесткое управление, которое необходимо в такой сложной многонациональной стране, с такими обширными территориями, как СССР, и широту подходов. Но именно крушение страны привело к тому, что им на смену пришли «прекраснодушные» мечтатели-реформаторы 90-х. Даже Сорос приходил от них в ужас.

Все это стало возможным, потому что Горбачев поставил телегу впереди лошади. Вот что бывает, когда сельхозтруженик получает философское образование и философ в нем побеждает агрария.

У меня нет священного трепета перед перестройкой. Это была печальная страница в истории России.

— Посмотришь ваши пьесы и не понимаешь, почему вы сами не уехали из страны?

— В хороших книгах, в хороших спектаклях мы получаем как бы концентрат жизни. Если студент Раскольников убил старушку, это не значит, что в тогдашней России студенты ходили по улицам с топорами. А насчет отъезда? Я принадлежу к тем писателям, которые не только никогда не уезжали, но даже не помышляли об этом. Кстати, среди моих знакомых писателей есть и те, кто уехал, а потом вернулся — выяснилось, что там жизнь побогаче, но лучше здесь. Я считаю, русский писатель, как говорила Ахматова, должен быть со своим народом. Из тех болей и радостей, в которых он соучаствует, и вырастают потом серьезные произведения.

— Вы ожидали такой трагифарсовый конец, какой был показан в нашем театре?

— По пьесе «Одноклассница» поставлено около двадцати спектаклей. Но предлагаю два варианта концовки: или парализованный афганец смеется в конце, или молчит. В некоторых театрах выбирают ледяное молчание. Ваша постановка мне очень понравилась, она бережна по отношению к автору. И актерский ансамбль, и постановщик отнеслись к пьесе с пониманием. Я считаю, это одна из лучших постановок пьесы. А то ведь знаете, как бывает… В рязанском театре в пьесе «Халам-бунду» попросту отрезали концовку. Худрук подходит, улыбаясь, и говорит: «У нас такой для вас сюрприз. Такой сюрприз!» Я смотрю, жду, гадаю… После предпоследней сцены закрывается занавес. Ну, думаю, сейчас откроется и такое начнется! Но выясняется, что спектакль закончился. А у меня в последней сцене как раз все смысловые нити и сходятся… Сюрприз!