Юрий Поляков - Созидательный реванш. Сборник интервью

— А есть примеры этого сознания?

— Иногда случаются очень смешные вещи. Телевизор-то не все смотрят, поэтому не все меня знают в лицо. Как-то раз, чуть ли не в бане у меня поинтересовались: кто я по профессии. Отвечаю: писатель. «Ну и как ваша фамилия?» Говорю: «Поляков моя фамилия». «Не знаю такого писателя. Ну и что вы такого написали?» — «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба». Сразу: «Так что же вы молчите, знаю я эти книги!»

— Пивом с раками угощают после этого?

— Даже водкой!

— Понравилась ли вам экранизации «Ста дней…»? Обнаженное тело Елены Кондулайнен, которое заполонило весь фильм, было убедительным?

— Тело было убедительным, даже увлекательным… Но дело в том, что фильм, который снял режиссер Хусейн Эркенов, к моей повести не имеет никакого отношения.

— Почему?

— А потому что это авторское кино. Молодой режиссер, которому немедленно захотелось стать Пазолини, воспользовался названием моей повести, а точнее строчкой в тематическом плане студии, решившей экранизировать мое нашумевшее сочинение. Воспользовался, чтобы самореализоваться. Я тогда сказал: «Не буду тебе выкручивать руки, поднимать, как Владимир Богомолов скандал из-за „Момента истины“, не стану требовать закрытия картины. Бог с тобой! Но удачи тебе в кино не будет, потому что, если ты берешься экранизировать реалистическую повесть, снимай реалистическое кино, а не свой доморощенный сюр! Если ты хочешь самовыражаться, сам и пиши сценарий!» Тем не менее Эркенов сделал по-своему. Фильм если и показывают, то как пример кино не для всех, точнее, ни для кого. Кстати, как режиссер Эркенов так и не состоялся.

— Так все-таки тело Кондулайнен вам понравилось?

— Конечно, понравилось. Мы с ней потом, встречаясь на многих передачах, всегда вспоминали этот фильм. Кстати, вы еще не видели рабочий материал! В нем было столько тела Кондулайнен, что монтажеры в глаза друг другу боялись смотреть.

— А почему его сократили?

— Так ведь фильм же не безразмерный. Хотя, может, если бы обнаженная Кондулайнен проплавала в бассейне все два часа, то лента бы имела успех.

— А что говорило о ваших перестроечных повестях комсомольское и военное начальство?

— Когда утверждают сегодня, что партия, правительство, комсомол, армия «строили» писателей, это миф. Никто никого не строил. Каждый занимался своим делом. Писатели, как могли, расшатывали конструкцию, чиновники, как умели, удерживали. Там сидели неглупые люди, которые вызывали меня для бесед. (Мои повести «Сто дней…» и «ЧП…» в восемьдесят первом были приняты журналом «Юность», а потом запрещены цензурой.) Я приходил в достаточно высокие кабинеты к генералам и секретарям в ГлавПУР и в ЦК. Со мной говорили государственники, которые во многом предвидели наши грядущие проблемы. Они говорили со мной об ответственности писателя: «Вы что, думаете, мы не знаем, какие безобразия творятся в армии? Мы все это знаем. Напечатать вашу повесть — это открыть ящик Пандоры. А сумеем ли мы обуздать силы, которые вырвутся при этом, и сможем ли направить их на улучшение армии, а не на ее разгром?» И они оказались правы: когда в перестройку ящик Пандоры открыли, то армию это просто смело. Да что там армию — страну развалило, как соломенную хижину.

— Так как получилось, что «Сто дней…» все-таки напечатали тогда?

— Напечатали благодаря нарушителю границы. После того, как немецкий летчик-любитель Матиас Руст посадил свой самолет на Красной площади, главный редактор журнала «Юность» Андрей Дементьев позвонил военному цензору и сообщил, что он будет печатать повесть Полякова. «Но мы ее не пропустим», — сказали ему. «Лучше бы вы Руста не пропустили», — ответил Дементьев. Впрочем, я думаю, прилет Руста был тайной операцией Горбачева, которому надо было избавиться от контроля армии. До сих пор помню, как радостно он негодовал по поводу такого своевременного «прокола» военных.

— В восьмидесятых мы думали, что вы либерал и диссидент, а в девяностых и нулевых оказалось, что вы человек государственнических и левых взглядов?

— Я никогда не был либералом. В российских реалиях либерал — это человек, который из идейных побуждений живет на средства зарубежных спонсоров и горячо отстаивает интересы страны, которая ему платит, разумеется, не своей. Вот что такое наш либерал. К сожалению, он уродлив. Когда я спросил одного из учредителей (наряду с Явлинским) партии «Яблоко» Юрия Болдырева: «Почему вы ушли из „Яблока“?», он ответил: «Я ушел, когда понял, что „Яблоко“ — это филиал Большого Яблока» (так в обиходе называют Нью-Йорк. — Авт.). Да, я печатался в журнале «Юность», который считался либеральным. Но мне всегда, если не считать невежественную молодость, были близки государственнические взгляды, да и социализм я считал вполне перспективным проектом. Другое дело, что на уровне реализации в этом проекте накопилось много ошибок, связанных прежде всего с несменяемостью управленческих поколений. Но советское общество, по-моему, было более гражданским, чем нынешнее, если под гражданским обществом разуметь то, в котором простые люди могут защитить свои права. Почему? Потому что, если тебя обидели, ты мог пойти в партком, профком, в райком, в горком, в газету «Правда», и где-то ты находил защиту. А куда можно пойти сейчас? Только в суд. А там ты сможешь купить себе ровно столько закона, на сколько у тебя хватит денег.

— Сегодня писатель Поляков вместе с российской властью или против нее?

— Вы, видимо, давно не заглядывали в мои книги и в «Литературную газету», которую я редактирую. Она за минувшие десять лет из «края непуганых либералов» превратилась в нормальную консервативную газету, продолжающую традиции русского свободного консерватизма, при этом сохраняя абсолютную полифоничность. У нас печатался Александр Солженицын, когда ему отказали в публикациях все либеральные издания после выхода книги «Двести лет вместе». Они сочли, будто писатель неверно отразил историю русско-еврейских отношений и отказали ему от дома. Владимир Войнович написал на него пасквиль. Мы, кстати, были единственной газетой, которая освещала премию Солженицына. Так что у нас в «Литературке» представлен весь идеологический срез: с одной стороны — Евгений Евтушенко и Андрей Битов, а с другой — Василий Белов и Валентин Распутин. А как же иначе?

Сатира, по словарю Ушакова, — это не только литература, но и вообще «насмешка, обличение». С сатиры мы и начали разговор с Юрием Поляковым, писателем, главным редактором «Литературной газеты». Простор для обличения нынче в стране огромный, но вот смешно бывает не всегда. Полякова обвиняют, что до перестройки он был либералом, а после стал консерватором. Что ж, Блок и Есенин тоже изменили свои взгляды после революции. И хоть руки им кое-кто не подавал за былую «красноту», они были и будут классиками. А Юрия Полякова за «Сто дней до приказа», за «Демгородок», за «Козленка в молоке» любили и любят — до перестройки и после.