Дмитрий Шепелев - Жанна

Ударили куранты. Мы подняли бокалы. И я навсегда запомню, как все мы, совершенно разные люди, собравшиеся за одним столом в первый и последний раз в своей жизни, без сомнений, загадали одно и то же желание: «Пожалуйста, умоляю, пусть она выздоровеет». Мы обнялись и расплакались.

В этой книге я осознанно стараюсь избегать упоминаний о взаимоотношениях Жанны с ближайшими родственниками и моих отношениях с этими людьми. Избегаю также комментариев скандальных тем, которые с таким усердием множили и продолжают это делать средства массовой информации после смерти Жанны не без помощи ее отца, матери и сестры. Говорить об этом я считаю унизительным и недостойным памяти моей женщины. Я дал себе обещание молчать, поскольку сказать что-то хорошее об этих людях я не могу. На протяжении всего нашего недолгого знакомства Жанна избегала или строго дозировала общение с ними, а о наших совместных встречах никогда не заходило речи. Ее болезнь вынудила к сближению, что, к несчастью, не принесло никому пользы. Могу констатировать только одно: никто из членов семьи Жанны в течение двух лет болезни не предпринял ничего, что могло бы спасти жизнь их дочери и сестры. Поиск клиник, лечащих врачей, поиск второго мнения, сопровождающих специалистов, медсестер, физиотерапевтов, диетологов, медицинских рейсов, машин скорой помощи, работа с анализами, заграничные командировки и консультации, поиск лекарств – ничего. Но с избытком компенсировали это выступлениями на телеканалах и страницах газет.

Наверное, без этого не обходится ни одна история болезни и история борьбы: в какой-то момент рядом появляется кто-то, кто предлагает вариант чудесного спасения.

Я брел из онкоцентра на Каширке к автомобилю и зацепился взглядом за трафаретную надпись на асфальте: «Лечу от рака. Дорого. Самые безнадежные случаи». Какое-то наваждение: вначале оцепенел и уже почти полез в карман за мобильным телефоном. Но вовремя одернул себя: чушь! Ее не могут вылечить лучшие врачи в стране и мире. А тут – три строчки на асфальте.

Подобные опасные предложения, сбивающие с пути, дарящие ложную надежду, манипулирующие отчаявшимся сознанием, часто обернуты в идеальную упаковку: «Новейшая разработка ученых, тайное знание, последнее достижение научной мысли…» Примерно так во время личной встречи описывал представитель некой японской клиники уникальный передовой антираковый метод, который нам с Жанной предлагали испробовать.

Письмо из Токио пришло накануне Нового года. И в момент, когда били куранты и вся наша семья, замерев, молилась о здоровье Жанны, мое сердце в надежде подпрыгивало: вдруг это шанс? О лечении в Японии до сего момента я никогда не слышал. Разве что одна знакомая пара однажды совместила поездку туда с ежегодным обследованием. Но чтобы лететь лечиться туда из России?!

С представителем японской клиники мы встречались вместе с доктором К., который вел Жанну в России, единственным, на кого я мог положиться, оставляя ее во время своих отъездов и просто в самом страшном «случись что». Итак, нас уверяют: после бомбежек Хиросимы и Нагасаки в Японии произошел всплеск раковых заболеваний, и за все эти годы именно в Стране восходящего солнца накоплено уникальное знание и найдена уникальная технология лечения онкологических заболеваний. Теперь, холодным рассудком, я понимаю: то, как выглядел этот человек (некто по фамилии Евфанов), то, что обещал, всё, что говорил, выдавало в нем шарлатана и вымогателя.

– Она уже полысела?

– Нет, волосы в порядке.

– Полысеет. Скорее езжайте в Японию.

Но сознание человека устроено так, что в критической ситуации цепляется за любую надежду. Даже самую надуманную и неочевидную. Вот и мы с доктором К. ухватились за призрачный шанс на спасение в Японии и полетели в Токио. Короткий визит: три встречи за два дня.

Первая – прямо в холле отеля со специалистом по лучевой терапии. Он похож на сумасшедшего профессора: растянутый мешковатый свитер, волосы торчком, сбивчивая речь, отсутствующий взгляд. Единственное, что я запоминаю из слов переводчика, – «надо жечь пострадавший мозг» в надежде на то, что это убьет опухоль. Ну что же, отрезвляющее начало.

Мы идем кварталами старого Токио, мимо одноэтажных деревянных домов с завитками на скатах крыш – как показывают в программах о путешествиях. Вторая встреча. Входим в пустынный офис. За прозрачной стеной вдоль коридора люди в белых скафандрах переливают из одних емкостей в другие красную жидкость, напоминающую кровь, запаивают ее в пластиковые прозрачные пакеты. Двигаются медленно. Выглядит всё это устрашающе. Навстречу нам выходит худощавый пожилой японец. На ногах у него домашние тапочки. Улыбается хитро, приглашает присесть.

– Мы здесь, чтобы найти способ помочь моей жене. Тридцать восемь лет. Неоперабельная астроцитома третьей степени.

Японец неторопливо начинает рассказывать о своем открытии, суть которого в грубом переводе на русский заключается в том, что он «научился заряжать кровь пациента на борьбу с раком». Далее мужчина в тапочках начинает пояснять свое изобретение языком медицинских терминов, чертит графики, приводит данные. К. слушает внимательно, задает вопросы. Спустя некоторое время произносит:

– Да, это имеет смысл. Это логично. Если всё действительно так, как он говорит, это должно работать.

– Как организовать помощь? – спрашиваю японца.

Условия нашего сотрудничества заставляют серьезно задуматься. Как оцените их вы, читая непредвзятым взглядом эти строки? Итак, два врача должны вылететь из Токио в Москву, для того чтобы собственноручно взять кровь пациента. После чего в специальных контейнерах они везут кровь в токийскую лабораторию, «заряжают» ее и спустя несколько недель передают готовую сыворотку обратно в Россию, где лечащий врач вводит ее пациенту. Можно ли проверить содержимое пакетов? Конечно, нет. Также российские законы запрещают перемещать биологический материал через границу. Это означает, что каждая перевозка – серьезный риск просто лишиться всего на половине пути. Около 100 тысяч долларов за четыре инъекции, никаких гарантий и, главное, никакого контроля в обмен на призрачный шанс на ремиссию. По-вашему, это разумно? Как бы вы поступили? Обескураженный, прощаюсь. Я должен подумать.

Ради любимых мы готовы на всё и будем использовать каждую возможность, малейший шанс, каким бы абсурдным он ни казался. И до чего циничны те, кто, понимая это, продает пациентам надежду из далеко не альтруистических соображений или интересов науки, а ради наживы.

Третьего врача, которого мы встретим, рекомендуют как «звезду онкологии». Доктор Хасуми – непримиримый борец с раком и последняя надежда отчаявшихся.