Работа

Ирония заключается в том, что бесплатное производство и распределение кажутся сейчас отличительными признаками антикапиталистической деятельности. Но чтобы в результате нашей деятельности наступил перелом в распределении власти, мы должны покончить с частной собственностью на капитал.

«Единственное «свободное», что есть в так называемом «свободном времени», — это то, что босс свободен за него не платить. Мы тратим свободное время на то, чтобы подготовиться к работе, добраться до работы, вернуться с работы и отдохнуть от работы. Свободное время — это эвфемизм для того удивительного процесса, при котором рабочий, являясь субъектом производства, не только сам оплачивает своё перемещение на рабочее место и обратно, но ещё и несёт всю ответственность за собственное обслуживание и восстановление. Уголь и сталь на это не способны. Станки и печатные машины этого не делают».

Для успешного функционирования капитализма необходимо, чтобы рабочие имели доступ к производимым ими самими товарам только через рынок. Если они смогут производить и напрямую брать всё, что им необходимо, капиталисты не смогут получать прибыль. Это разделение между производством и потреблением навязывается при каждом переходе к капитализму. По мере его распространения вширь и вглубь, мы становимся свидетелями отделения рабочих от всех аспектов окружающего мира.

И само собой, что потребляются не только продукты оплачиваемого труда. Европейские колонизаторы обвиняли индейские племена в каннибализме, зачастую для оправдания их порабощения. Но в наши дни многие из этих народов остались в людской памяти только в виде названий городов или спортивных команд, а их сельскохозяйственные культуры и религиозные традиции продаются на бензозаправках. Ну и кто кого поглотил?

Как только всех удаётся загнать в рамки рыночных отношений, на свет являются новые аспекты капитализма. С ростом производства само выживание оказывается подвержено инфляции: необходимо всё больше ресурсов для полноценного участия в общественной жизни. Несколько веков назад крестьяне полагались только на экономику бартера для получения небольшого количества необходимых товаров. Всё остальное они спокойно выращивали сами или выменивали у соседей. Сегодняшний потребитель обязан иметь сотовый телефон, телевизор, компьютер, машину, банковский счёт и открытый кредит, страховку и ещё кучу всякой всячины — и всё это только для того, чтобы быть частью общества и при этом даже не иметь в нём какого-то влияния. Если бы нашему крестьянину из прошлого посчастливилось каким-то чудом стать хозяином любого из вышеперечисленного, он бы сразу стал богачом по меркам своего времени, но сегодняшний потребитель может иметь всё это и оставаться бедняком. Инфляция производит класс людей, которые исключены из общества прямо посреди великого изобилия всевозможных товаров.

То же самое случается и на уровне наций и народов. Когда одно общество несётся со всех ног в погоне за тем, чтобы обогнать в научном и производственном плане всех соседей, чтобы завоевать их (или, как минимум, получить прибыль за их счёт), всем остальным волей–неволей приходится включаться в гонку. Кому же хочется быть бедным и эксплуатируемым? Подобного рода давление является причиной столь разрушительной для дикой природы индустриализации в «развивающихся» странах.

Сами став товарами, рабочие потребляют товары, потому что только так они могут проявить собственную власть. Как только альтернатива бесконечному потребительству скрывается за горизонтом, покупки перестают считаться необходимым злом и становятся священным ритуалом; в капиталистической религии, где финансовая власть тождественна общественной значимости (и, следовательно, возможность тратиться является доказательством больших человеческих достоинств), трата денег стала формой общения с всевышним. Магазин — это храм, где регулярное отправление ритуала покупки подтверждает место потребителя в обществе. БОльшая часть нашего свободного времени отведена ритуалам, в которых единственный смысл — это трата денег: это то, о чём потом говорят хорошо провели время или сходила на свидание.

В XX веке массовое производство создало гомогенную потребительскую культуру. Но как только расширение рынка достигло пределов, капиталисты сместили акцент в сторону диверсификации потребительского выбора. В результате бунтарские субкультуры, возникшие как реакция на общество массового потребления, оказались превращены в рыночные ниши. Продвижение индивидуальности и «отличий» стало формулой для продолжающегося распространения культуры потребления и получения прибыли с каждого недовольного антикапиталиста.

Сегодня для каждой идентичности есть своя линия продуктов: для каждой этнической группы, для людей всех возможных сексуальных предпочтений и политических взглядов. Эти товары невозможно отделить от идентичностей, которым они предназначены: когда поп–звезда поёт о том, что ему нравится в женщине, он поёт о её духах, косметике и одежде. Даже самые бунтарские субкультурные идентичности основаны на потребительских паттернах, а именно — на общей эстетике.

Сейчас, когда рабочие силы и местные общины постоянно разбиваются и переформировываются вновь под воздействием экономического давления, не является удивительным тот факт, что люди определяют себя больше через свою потребительскую деятельность, чем через роль в процессе производства. Неуправляемые кварталы джентрифицируют, бунтующие этнические группы делят на тех, кого отправляют в тюрьму, и тех, кого ассимилируют; всякое общественное объединение, которое занимает радикальную позицию в вопросе защиты своих интересов, скорейшим образом уничтожают. Возможно, это объясняет, почему антикапиталистическая оппозиция распространяется как идеологическая идентичность, но уменьшается в качестве силы, способной бороться за средства производства и физическое пространство. В сложившихся условиях сопротивление невозможно. Оно должно принять новые формы. Значительная часть недавних инноваций в тактиках сопротивления стала возможной при смене театра повстанческих действий с производственного на потребительский.

В то же время всякая форма сопротивления, которая не апеллирует к источникам проблемы, абсорбируется обратно в рыночные отношения. Всплески гнева против отдельных симптомов капитализма создали этичное потребительство, которое служит только дальнейшему стимулированию экономики. Для продуктов, вроде «выращенные на свободе цыплята» или «фейр–трейд кофе», «этическая» составляющая — всего лишь ещё один маркетинговый козырь, призванный повысить потребительскую стоимость товара. В условиях свободного рынка цена продукции определяется вовсе не материальными затратами на производство, а тем, сколько готов заплатить потребитель. Поэтому цена не заложена в товар: даже бензин можно продать только в рамках определённых общественных отношений. Общественные конструкты вроде «возобновляемый», «перерабатываемый», «натуральный» — это востребованные товарные характеристики, которые помогают добавить нематериальную составляющую стоимости к продукции, позволяя продать её по завышенной цене даже в условиях экономического спада. Благие намерения потребителей используются для упрочнения системы, которая и породила эти проблемы. И пока на планете правит капитализм, всякие свободные куры и сапатистские сборщики кофе будут существовать только до тех пор, пока это будет выгодно.