Михаил Герман - В поисках Парижа, или Вечное возвращение

Быть может, именно перед этой группой, украшающей кладбище, связанное с великими страницами парижской истории и культуры (здесь погребены Мопассан, Бодлер, философ Сартр и Симона де Бовуар, Сен-Санс и Альфред Дрейфус, строитель Гранд-Опера Шарль Гарнье, сам Бранкузи, Бурдель, автор статуи Свободы Бертольди, Сутин), особое «чувство Монпарнаса» возникает куда острее, нежели даже в прославленных кафе перекрестка Вавен. И речь не о том, что кладбищенская тишь красноречивее занимательных мемуаров и эха богемного веселья, но лишь о том, что это сочетание уединенного безмолвия, реальной близости Монпарнаса и истинного шедевра Новейшего времени совершенно особенным образом будит мысль и возрождает воспоминания. К тому же «Поцелуй» – памятник русской женщине, студентке Татьяне Рашевской, покончившей с собой из-за несчастной любви к молодому врачу-румыну. На камне русские буквы: «Танюша». Сплетение судеб: Россия, Румыния, и во Франции все случилось, и памятник на Монпарнасском кладбище – в Париже…

Абсолютное любовное доверчивое слияние – фигуры наделены даже «общим» глазом. Ограненная кубизмом, скульптура защищена от внешнего мира суровой угловатостью и устремлена «внутрь» своего интимного пространства. Горько почему-то представить ее под холодным дождем или ночью, беззащитную, как любовь.

Впрочем, нет ведь и ничего сильнее.

Когда-то едва ли не весь Монпарнас казался окраиной. «Провинция начинается на Монпарнасе, – вспоминал современник. – Я знал людей, которые никогда не пересекали Сену, они выбрали Монпарнас, потому что это был спокойный квартал».

Какой он сейчас, сказать трудно.

Как и весь Париж, он состоит из вспышек и пауз, из прошлого и настоящего, даже будущего.

От «Клозри де Лила», где по утрам лишь романтически настроенные и небедные люди смакуют отличный кофе, любуясь табличками с именами знаменитостей, в сторону вокзала бульвар Монпарнас просторен и тих, мало даже кафе. Ближе к перекрестку Вавен – сгусток упоминавшихся воспоминаний и милого шика, и только к вечеру сюда вернется запах денег, больше станет завсегдатаев-снобов и любопытных приезжих, зажгутся уже столетие знаменитые вывески на перекрестке Вавен, и машины станут не только вдоль тротуаров, но и в середине улицы, вдоль разделительной полосы. А днем с почти неслышным, но тяжелым шелестом проезжают автобусы, автомобили, но бульвар все равно пустоват – уж больно широк он для Парижа, и пробки на нем редкость. Но и днем у многочисленных на Монпарнасе кинотеатров очереди. В Париже любят кино, и никакие DVD не заменяют вйчера в кинотеатре.

В большинстве кинотеатров – cinés – несколько залов, идут одновременно разные фильмы. Билет недешев – он равен стоимости скромного завтрака, правда есть скидки, абонементы и другие льготы, – но все равно стоят очереди! Как ни бранились бы парижане, говоря о падении интеллектуальной жизни, о засилье Интернета (в интернет-кафе и впрямь много народа, и царствующее там возбужденное, какое-то сектантское безмолвие, что и говорить, не радует глаз приезжего, привыкшего любоваться традиционным весельем парижских брассри), и книжные магазины переполнены.

Сколь разным ни был бы Париж, его цельность и нерасторжимое единство ощущается, едва поднимешь глаза к его крышам и трубам. Почти непременно пучки прямых высоких и тонких труб, крутые крыши с мансардами, потеки ржавчины, будто нарочно проведенные кистью с легкостью самого Гиса, и легкое небо с театрально-крутыми, будто вертикально поставленными облаками, напомнит каждому, где он.

И даже все сверхсовременное великолепие башни, вставшей перед Монпарнасским вокзалом, не делает площадь менее парижской. Узкие и людные улицы Du Depart (Отъезда) и De l’Arrivée (Прибытия), чьи названия, скорее всего, в прошлом соответствовали платформам старого вокзала, сохранили веселую и торопливую озабоченность вечной привокзальной суеты. За башней на бульваре Эдгара Кине по утрам раскидывается веселый базар, а по воскресеньям – своего рода «ярмарка искусства», где художники в персональных палатках показывают и продают картины и скульптуры и даже иногда угощают шампанским.

А дальше знаменитый на весь Париж недорогой и огромный супермаркет «Инно» и та часть «замонпарнасского Парижа», куда уж в подлинном смысле слова нога туриста и вовсе не ступала.

Иное дело, что те знаменитые персонажи, в диалоги с которыми не раз пускается тот, кто не устал перелистывать страницы былого, обитали и куда далее на юг, там, где и сейчас тишина и даже некоторое запустение, где Париж живет независимо от суеты шумного центра. Когда-то нищие «монпарно» добирались от «Ротонды» до своего знаменитого обиталища «La Ruche» («Улья») чаще всего пешком. Путь был не ближним, но, чтобы доехать до «Улья» на омнибусе линии «AN», у его жителей, надо полагать, деньги находились редко.

Когда в 1988 году я приезжал к парижскому соиздателю моей книги о Шагале, меня свозили в «Улей». Тогда меня скорее удивило, как ослепительно и безлико он отделан внутри: совершенно современное помещение – рай для художников, которым муниципалитет предоставил здесь мастерские.

Но много лет спустя, когда «Шагал» давно уже был издан, вновь подходя к этому едва подновленному снаружи и совершенно модернизированному внутри зданию на окраине – южнее Монпарнаса, в тихом, бедном и малолюдном пассаже Данциг, я опять испытал это счастливое чувство реальной встречи с реальной, овеществленной историей.

Как и Монпарнас, «Улей» – не просто символ нужды или приют, а стиль жизни, а в этом монпарнасские художники знали толк.

Прошло более ста лет с появления «Улья». Многое изменилось. Нет больше знаменитой Вожирарской бойни, чье присутствие столь неприятно оживляло тишину квартала, особенно по ночам, когда крики животных слышны были особенно страшно, а в кафе «Данциг» на того же имени улице забойщики скота в забрызганных кровью блузах пили вино у стойки рядом с испачканными в красках художниками (случались между ними – обитателями «Улья» и рабочими бойни – и жестокие ночные драки). Провинциальный покой наполняет ныне улочки, словно бы вовсе не изменившиеся за сто лет, пустые и живописные, как на фотографиях Атже. Даже машин меньше, чем обычно в Париже. Ни магазинов, ни брассри, ни контор… А тогда, в конце уже позапрошлого, XIX века, здесь попросту были пустыри, и кабачок «Данциг» был действительно единственным. Он сохранился, только буквы на вывеске сменили былую помпезную элегантность на обыденную современную графику.

В этом кабачке и началась история «Улья».

В конце 1899 года знаменитый, а ныне забытый скульптор Альфред Буше завершил работу над бюстами румынской королевской четы. Королева, весьма любившая искусства и даже (под псевдонимом Кармен Сильва) занимавшаяся скульптурой, живописью и литературой, была так довольна, что заплатила ему сверх оговоренного гонорара большую сумму и подарила в придачу элегантный экипаж – тильбюри, лошадь и роскошную упряжь.