Лев Вершинин - Грозная Русь против «смердяковщины»

Все проще простого.

Закон, по «Судебнику», – один на всех.

Убил – плати выкуп.

Убил подло – умри гадко.

Правда, случись дело в Новгороде, преступный немчин, пожалуй, еще мог бы на что-то надеяться, кинувшись за заступой к конкурирующему боярскому клану, а вот на Москве в те поры с уголовниками было строго.

Вот такая, дорогие френды и не френды, быль случилась некогда с «просто не понравившимся князю» немецким врачом, если верить современнику и очевидцу событий, а не г-ну Широпаеву.

Собственно, вот вам и ответ на вопрос, почему в 1471-м, когда «золотым поясам» поневоле пришлось вспомнить о «мужах городских», без которых их дружины вообще не имели шанса выстоять против московского войска, огромное – 40 000 душ, шикарно вооруженных бярами за свой счет, – ополчение (даром что потомки победителей на Чудском озере, у Раковора и на Жабих полях) рассыпалось в прах при первом же столкновении с всего лишь пятитысячным отрядом москвичей. А чуть позже, в 1478-м, потому же были заклепаны простыми новгородцами пушки на неприступных стенах, и «вятшему люду», ждавшему, да так и не дождавшемуся избавителей с Запада, пришлось «отдаться на всю волю» Москве.

Впрочем, будем справедливы: тяга новгородской олигархии в Европу понятна.

В Литве (под «Европой» подразумевалась именно она) «золотым со серебряными поясам» была уготована вполне завидная участь – магнатство, сенаторство, гетманство, их служилой клиентеле – шляхетство, а в перспективе, после слияния ВКЛ с Польшей в Речь Посполитую (и неизбежного окатоличивания), – «золотая вольность» с полным, законодательно закрепленным всевластием над окончательно поставленным на место «быдлом». Но какое отношение это имеет к «демократии», понять способны, видимо, только люди с очень особым образом устроенными мозгами…

Начиная разговор о Церкви, следует признать, что очень долго после крещения Руси роль православной церкви была хотя и велика, но не сказать чтобы так уж. Еще сильны были пережитки язычества, а новая вера, особенно на низах, где «отчие бози» долго не хотели уходить, соблюдалась скорее формально, на уровне обряда. Тем не менее Церковь скрепляла духовное единство давешних полян, древлян и так далее, Церковь понемногу просвещала умы и нравы, Церковь обеспечивала устойчивость власти, но не особо лезла на передний план. Все изменилось после «татарщины», а особенно в XIV веке и позже, когда на Русь обрушился шквал политических кризисов и ответственность за их преодоление ложилась на плечи духовенства, как единственной централизующей силы.

Церковники сумели отразить наплыв на Русь мусульманских миссионеров при Узбеке, удержав Москву в христианском мире. Митрополит Алексий правил в малолетство осиротевшего Дмитрия, сохранив за ним великокняжеский венец и вырастив того, кто известен нам как Донской. Один из его преемников не позволил княжеству развалиться, когда Дмитрий умер, а его наследник Василий на много лет застрял заложником в Орде. Еще один митрополит уберег единство Руси и престол за Василием Темным в тяжелое время Великой Феодальной Войны первой половины XV века.

Это были серьезные, опытные дедушки, куда больше политики, чем что угодно другое, и Церковь под их управлением формировалась как политический институт, способный сломать любого князька. В том числе и потому, что была богаче кого угодно из них: князья, сознавая важность поддержки митрополии, в «дарениях» не отказывали, а митрополия не оставалась в долгу. Правда, на дела духовные времени оставалось немного, но дедушки не забывали и об этом. С их подачи сложилось так, что иерархи занимались практическими вопросами, а «молитвенниками за мiръ» выступали иноки-схимники вроде Сергия, взявшие на вооружение концепцию Григория Паламы, именуемую «исихазмом». То есть идею жесткой аскезы, максимального (вплоть до обета молчания) ухода от мира и духовного самосовершенствования во имя выхода на прямой контакт с Ним.

Совокупный авторитет клира и святых подвижников обеспечил Руси политическую стабильность и духовное единство. Москва разбила Мамая, век спустя поставила точку на зависимости от Орды, подмяла под себя большинство русских земель, потеснила Литву, став региональным гегемоном. Это ставило перед нею новые геополитические задачи. Тем более что после падения Византии именно она осталась единственным в Ойкумене независимым православным государством, по факту преемницей Единственной Настоящей Империи.

Если совсем точно, правда, были еще Сакартвело, Валахия и Молдова, но мини-империя Багратиони уже трещала по швам, а дунайские господарства уже вели безнадежную битву с турками, Москва же уверенно шла на взлет. В связи с чем и родилась, и постепенно проникла в сознание элит идея «Москва – Третий Рим», позже уложенная в необсуждаемую аксиому Филофея: «Единая ныне Соборная Апостольская Церковь Восточная ярче солнца во всем поднебесье светится, и один только православный и великий русский царь во всем поднебесье, как Ной в ковчеге, спасшийся от потопа, управляет и направляет Христову Церковь и утверждает православную веру».

Иными словами, с этого момента идея византийской «вселенскости» замкнулась внутри «всея Руси», ставшей Ойкуменой в окружении мира «варваров» и оплотом «истинной веры» против попыток Константинопольской патриархии заключить унию с католиками, подчинив православие Риму. После низложения митрополита Киевского и всея Руси грека Исидора в 1448-м Русская церковь начала избирать митрополитов из «своих», de facto отделившись от Константинополя, а через 10 лет начался и процесс разделения Московской и Киевской митрополий.

Колоссальный объем задач, вставших на повестку дня, трудно переоценить. А ведь серьезной проблемой оставалась и борьба за искоренение пережитков язычества, которое, согласно известному « Слову некоего христолюбца …», еще крепко удерживало позиции (« И делают это не только невежи, но и просвещенные – попы и книжники »). Да и миссионерство среди северных финно-угорских народов, включенных в орбиту Руси, требовало максимального напряжения сил. Действовать по старинке не получалось, а плюс ко всему, Церковь рвал и терзал тяжелый кризис. Накопленные за предшествующий век огромные богатства – в первую очередь, естественно, земли – провоцировали соблазны, причастность к политике разжижала комплексы, и очень часто случалось так, что на церковном имуществе грело руки духовное начальство. А это вовсе не шло на пользу авторитету Церкви в целом.

Наиболее интеллектуальные иерархи это достаточно хорошо понимали. Тем паче что естественным следствием процесса стал рост влияния ересей, проникавших на Русь с Запада, – сперва «стригольников», духовных наследников манихеев-богомилов, а затем и «жидовствующих» (что это такое, не вполне ясно, но, судя по всему, одна из первых протопротестантских сект, основанных на идее «возвращения к Библии»). Поскольку проповедники жили так, как проповедовали, и умело критиковали вполне реальные грехи православного клира: мздоимство, пьянство и распутство, – ереси эти были встречены с интересом не только хижинами, но и дворцами, вплоть до боярских палат. В конце концов, к вопросу о спасении души тогда относились всерьез – и в какой-то момент «сладкоречивых» проповедников поддержал даже митрополит Зосима, а с его подачи даже сам Иван III « был очарован талантами и обходительностью хитроумных вольнодумцев-протопопов ».