Борис Тетенбаум - Гений зла Гитлер

Но снять с поста заместителя министра много легче, чем министра, – и все это понимали.

Диктатура в России носила совершенно другой характер.

Новый политический класс России был не слишком приспособлен к систематическому обсуждению вопросов государственного управления. На Х съезде партии только 2 % секретарей парторганизаций имели дореволюционный политический опыт, только 1 % имел высшее образование.

Интересный пример – секретарь партячейки в 1930 году говорит, что:

«Правый уклон в партии – это уклон вправо, левый уклон – уклон влево, а дело партии идти и прокладывать себе дорогу между ними» .

Поскольку вникнуть в суть дискуссии средний член ЦК был не в состоянии, то для удержания власти следовало не убедить большинство, а просто сообщить ему, в чем же истина. Сделать это можно было только посредством «сакрализации власти» , и это положение прямым своим следствием имело необходимость периодических репрессий в отношении тех, кто в силу своего положения – в партии, в армии или в тайной полиции – слишком близко подходил к богоподобной фигуре вождя.

Именно так и делалось – партию периодически «чистили», постепенно выводя особую породу людей, которую поэт Мандельштам определял так:

«…какой-нибудь честный предатель, проваренный в чистках как соль» .

«Чистили» армию, а потом «чистили» тех, кто «чистил» – НКВД – от тех, которые слишком много знали.

И «вождизм» в России был свой, автохтонный…

B стихотворении, которое в конечном счете стоило ему жизни, Мандельштам писал о диктаторе:

Это не столько злая эпиграмма, сколько математически точное описание режима.

И вообще – страна была, что называется, «византийской» – ни одна вещь не соответствовала поставленной на ней этикетке.

Никаких публично освещаемых «заплывов» и «забегов» вождя – таких, какие делались в Италии при Муссолини – и в заводе не имелось. А имелся президент – с нелепым титулом «всесоюзного старосты» – и имелись всевозможные совнаркомы, советы и президиумы.

Но правил страной человек, официально занимавшийся только канцелярскими делами партии, ее генеральный секретарь, и делал это не напрямую, а прячась за бесчисленными ширмами так называемого «коллективного руководства». Назывались оно то Оргбюро, то Политбюро, то Совет Труда и Обороны, то Оргкомитет ЦК, то Секретариат все того же ЦК – и все это ничего не значило. А значимость имело только одно – в каждом из этих органов управления неизменно заседал один человек, И. В. Сталин, имевший власть расстрелять любого из своих коллег.

Что он время от времени и делал.

Но И. Сталин, не занимая формально никаких министерских постов, самым внимательным образом вникал во все вопросы, связанные с жизнью страны, от военных и экономических до мелочей вроде управления театрами. Он очень много работал, его бюрократическая работоспособность, право же, поражала воображение.

Так вот, Адольф Гитлер по сравнению не то что со Сталиным, но даже и с Муссолини не делал ровно ничего. На самой вершине пирамиды, располагая практически неограниченной властью, он вел себя примерно так же, как в Вене, когда был «художником».

Он – повторим это еще раз – не делал ничего.

После смерти Гинденбурга в августе 1934 года Гитлер мог без всяких проблем получить освободившийся пост рейхспрезидента, но он предпочел отменить его вовсе, как было сказано на похоронах, «из глубочайшего уважения к почившему» . Официальная версия состояла в том, что Пауль фон Гинденбург был настолько великим человеком, что равного ему уже и не найти, и Адольф Гитлер удовлетворится тем, что у него уже есть, то есть должностью рейхсканцлера, с небольшим прибавлением в виде титула «вождь», «фюрер».

Гинденбург был мертв, конкуренции с его стороны можно было не опасаться – и конечно же началось вполне сознательное сооружение «культа покойного вождя» . Теперь фельдмаршал был старой доброй Германией, передающей эстафету новой Германии, молодой и динамичной. Соорудить ему мавзолей в Берлине все-таки не додумались, но в Танненберге, на месте его великой победы над русскими, воздвигли пышный мемориал. А новый вождь, Адольф Гитлер, получил в руки практически неограниченную власть.

Но при этом – ничего особенного с ней не сделал.

Разумеется, он от власти не отрекся, но и никакой поддерживающей структуры тоже не создал и, по-видимому, сделал это намеренно. Достаточно посмотреть на чисто партийные дела НСДАП. После опалы и гибели Грегора Штрассера, создававшего центральный партийный аппарат, его усилия не были продолжены. Адольф Гитлер оставался вождем партии, но ограничивался только изданием общих директив. В НСДАП его заместителем был Рудольф Гесс, слепо ему преданный. Но административные обязанности были Гессу и не по вкусу, и не силам, и во всех делах с гауляйтерами его тут замещал один скромный и трудолюбивый человек – Мартин Борман.

Совершенно такая же история была и с управлением государством. Министры работали сами по себе – а кабинет министров собирался очень редко. A потом перестал собираться совсем.

Конечно, это случилось не в 1935-м, но как тенденция наметилась еще тогда.

Считалось, что «фюрер обеспечивает общее руководство» .

Но единственное, что интересовало его всерьез и чему он посвящал действительно много времени, были тексты его речей. Вот они обрабатывались и шлифовались непрестанно – а все прочее требовало только издания широких указующих линий, совершенно лишенных конкретных деталей. По-видимому, «предоставление инициативы исполнителям» было намеренным шагом. При такой постановке дела любой успех можно было «поддержать и присвоить» и от любой неудачи можно было отречься.

В общем, это выглядело как та самая «безответственная лень» , в которой когда-то, в голодные венские годы, обвинял Гитлера другой бродяга, но работало. Рудольф Гесс, буквально обожествлявший Гитлера, считал, что фюрер не нуждается в систематической работе. Ибо он живет и действует как истинный художник – вспышками гениальности.

Вспышки вспышками, но тут была и другая сторона.

Государством Гитлер управлял точно так же, как когда-то управлял и своей партией, и в итоге каждый авторитетный деятель режима старался выкроить себе как можно большую зону ответственности. А поскольку все прочие старались делать то же самое и границы юрисдикции были неясны, начиналась неизбежная грызня.

Помешать этому фюрер не старался – напротив, он оставил себе роль арбитра.