Александр Архангельский - Важнее, чем политика

А то, что язык меняется, – понятно и неизбежно. Я думаю, многие из здесь присутствующих, кто постарше, пытался, наверное, своим детям читать самые простые вещи, вроде «Песни о вещем Олеге». «Как ныне взбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам». Там все слова непонятны. Кроме Олега.

Или такой пример. Был задан тест младшеклассникам 1–4 классов – нарисуйте, что произошло в четверостишии Пушкина, «нашего всего»:

Все нарисовали кибитку в виде летательного аппарата: кто самолета, кто вертолета. «Бразды пушистые взрывая» – оттуда бросали бомбы и стреляли из пушек в неких пушистых браздов, которые бежали. Пушистые зверьки, понятно, да? Ямщика все правильно воспроизвели от слова «яма», то есть он сидел на борту выкопанной ямы. Самое поразительное, что кушак и тулуп были поняты более или менее правильно. Правда, кушак был в основном понят как шапка. Короче говоря, картина была такая: сидел мужик на берегу ямы с лопатой, в красной шапке, а сверху летали самолеты, которые уничтожали этих самый пушистых браздов.

Обратный опыт мы воспроизвести не можем, не попросишь Пушкина нарисовать, как он понимает сегодняшние языковые формулы. Но можем себе представить. Вот стоит Пушкин в Благовещенском переулке, как я вчера, и смотрит на вывеску «Салон красоты Тюссо. Профессиональный татуаж, пирсинг, перманентный макияж, мезотерапия, ботекс, обертывание, все виды эпиляции, диагностика по позвоночному столбу». Легко предположить, что было бы с Пушкиным. Но язык, надо дать себе отчет, меняется, и с этим сделать ничего нельзя – ни защитить, ни изменить, ни переделать ничего не возможно. Мы можем только фиксировать и дивиться.

В частности, политическому языку. О реальном политическом языке мы можем лишь догадываться. Конечно, он не может быть похож на те мертвенные слова, которыми изъясняются на телеэкране люди с осмысленными лицами, находящиеся ныне на вершине власти. Если сравнить Дмитрия Медведева или Сергея Нарышкина с одной стороны и Константина Устиновича Черненко и Леонида Ильича Брежнева – с другой, все-таки это большая разница. И те в своем кругу говорили, легко догадаться, более или менее по-человечески. Но о них можно было подумать, что они и без камеры могут сказать: «За отчетный период наблюдается устойчивая тенденция». Про этих никак. Есть лишь один человек, по речи которого можно делать хоть сколько-нибудь правдоподобные выводы, потому что он не ученик этой языковой школы, и не учитель, и даже не завуч. Он директор, и потому никому не подотчетен – это президент [9]. Он публично говорит: «Хватит сопли жевать». И все немедленно именно это и начинают делать, то есть жевать, внимая.

Стоит и нам вникнуть. Понаблюдать за языком людей из власти. Они ведь так и говорят. Они, конечно, прочли несколько книг, но скрывают это как могут. А маска постепенно прирастает. Перед тобой дельный и неглупый мужик, который прикидывается шпаной и жлобом, чтобы быть социально близким так называемому народу. А если снять маску, окажется, что за ней уже не дельный и неглупый мужик, а самая настоящая шпана и неподдельный жлоб. Он таким стал в процессе имитации. Как писал Честертон: «Верой и правдой превознося своих нелепых лидеров, пресса выставляет их большими дураками, чем они есть на самом деле». Сказано 100 лет назад. Как будто про нынешнее российское телевидение. Например, про фильм Никиты Михалкова «Пятьдесят пять», сделанный ко дню рождения президента – поясню, если кто не видел. Язык, как всегда, все выдает и все определяет. Когда, желая похвалить юбиляра как можно больше, Михалков называет его в конце «мужчина и офицер», то тем самым фактически разоблачает своего героя, точно фиксирует установку нынешнего руководства не только на глобальный и тотальный мужской шовинизм, но и на милитаризм.

В языке единственное арифметическое средство и действие, которое идет на пользу – это сложение. А во вред идет вычитание. Чем больше выразительных средств, тем лучше. Язык, повторяю, саморегулирующаяся система. Что захочет – примет, чего не захочет – отбросит. Нас не спросит никто. В России с этим всегда боролись. В XVIII веке боролись с засильем немецкого и голландского. В XIX веке – с галлицизмами. В наше время – с англицизмами. Сейчас «албанский», интернетновояз. Раздается плач, что он портит грамотность, извращая внятное изложение мысли. Но не хочешь – не используй. Не пиши «исчо» и «ржунимагу». Однако смирись с тем, что появляются новые слова и новые словесные приемы, а потом те, которые окажутся нужными, останутся.

Вот чудный пример из XIX века. Был такой литератор и адмирал Шишков, который очень огорчался из-за засилья галлицизмов. Тогда боролись с французским влиянием как сейчас с английским и предлагалось заменить «бильярд» «шарокатом», а «галоши» «мокроступами». По-моему, изумительные слова, великолепные: «шарокат» и «мокроступы». Но почему-то они в языке не закрепились. Остались бильярд и калоши. Опять же, почему – не понятно. Объяснения нет.

В конце XIX века Велимир Хлебников придумал слово «летчик», и «летчик» прижился. Почему-то прижился, вошел в язык «аэропорт». А вот по чешски (я живу в Чехии) он называется славянским словом «летище». Почему? Не понятно. С «албанским» то же самое. Может быть, на этом лингвистическом уровне вырастут новые слова, замечательные стихи, хорошие рассказы? Может быть. Но остальное уйдет. Гораздо опаснее не засилье, а нивелировка языка. Слова портятся от чрезмерного и неуместного употребления. Это, кстати, и есть вычитание, а не сложение.

Когда-то компартия назвалась «ум, честь и совесть нашей эпохи». И все. Ни в чем не повинные слова «ум», «честь» и «совесть» было невозможно употреблять, потому что они висели на каждом заборе. Также исказились в нынешнем обиходе слова «средний класс», «олигарх», «терроризм», «экстремизм», «либерал», «патриот». Всякий раз, в зависимости от ситуации и личности произносящего, они меняют свое значение. В результате исчезают из звукового обращения. Сходным образом теперь слова «любовь», «преданность», «верность», «надежность», «чувствительность» разошлись на подгузники и стиральные порошки. Высокие и красивые слова попадают в несуразную компанию и выпадают из нормального языкового обихода… Кто в здравом уме может объяснить что такое «пиво романтиков и мечтателей»? Или такое пиво, о котором сказано «мы выбираем свою судьбу»? Есть конфеты «на все времена». А вот «живем по совести» – это автосалон, если кто не знает. А когда на экране появляется крупно набранное слово «свобода», надо подождать долю секунды, и разъяснение последует: «свобода от перхоти». То есть хорошие слова оказываются занятыми.