Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

2) более ортодоксальные – или более запуганные 365– авторы предлагали школьникам выстраивать свою психику по образцу волевых литературных героев, а учителям – поощрять их в этой работе.

Приведу два примера первого подхода.

Журнал «Советская педагогика» в 1950 году публикует статью К.И. Лебедева, в которой автор сетует на «существенный пробел» во всех советских учебниках психологии: «…отсутствие теории, объясняющей способность человека господствовать над собой» 366. Чтобы дать эскиз такой теории, Лебедев пересказывает, как свои собственные, идеи Л.С. Выготского. Возможно, впрочем, что этот «концептуальный ход» был не плагиатом, а попыткой реабилитировать теорию, автора которой называть в советской печати было нельзя. Некоторые работы Выготского были запрещены еще до его смерти в 1934 году, а после постановления ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов» (4 июля 1936 г.) имя психолога в СССР стало почти полностью табуированным, так как он-то и был одним из создателей советской педологии 367. Тем не менее Лебедев фактически пересказывает в своей статье концепцию интериоризации внешнего знака и интерпретацию знака как орудия, с помощью которого человек овладевает собственной психикой: «…владея речью, общаясь с другими людьми, подвергаясь воздействиям с их стороны и воздействуя на них, человек научился воздействовать на себя […] благодаря речи он может воздействовать на себя, подобно тому как он воздействует на других» 368. Эта схема была разработана Выготским в книге «Мышление и речь».

Владимир Селиванов в своей статье предлагает учителям давать школьникам «упражнения в произвольном внимании» – и в качестве таких упражнений описывает медитации на произвольно выбранный небольшой предмет: карандаш, спичку, кусок стекла, камень и т.п. 369– то есть, фактически, технику, близкую к буддистским методам самодисциплинирования.

Сведений о применении подробного рода «пересказанных методик» мне найти пока не удалось. Скорее всего, этот подход не получил развития, а в период «оттепели» потерял всякий смысл – тогда были «реабилитированы» и переизданы оригинальные тексты Л. Выготского, П. Блонского и других значительных психологов, позволявшие более или менее нюансированно обсуждать процессы рефлексии и интроспекции.

Примеров второго подхода – описания воспитания воли с помощью литературных примеров – в конце 1940-х годов было намного больше. Судя по всему, этот метод, предполагавший не столько самопознание подростка, сколько сравнение с недосягаемым образцом или сильную эмоциональную реакцию на произведение, был сочтен более перспективным. Не был он забыт и в школе 1960-х, хотя и перестал считаться панацеей от всех психологических проблем.

В 1948 году в «Советской педагогике» была напечатана программная (открывающая первый номер) статья Соломона Ривеса «Волевые черты нового человека». И примеры волевых, и примеры безвольных людей в ней взяты из литературы: безвольные – «лишние» люди из произведений XIX века, противоположность им составляют герои «Непокоренных» Б. Горбатова и «Молодой гвардии» Фадеева 370. Описание поведения Олега Кошевого С. Ривес приводит по роману Фадеева, как если бы Кошевой был не историческим лицом (да еще и посмертно удостоенным звания Героя Советского Союза), а только литературным персонажем 371.

Владимир Селиванов пишет, что самовоспитание возможно под воздействием жизненного идеала, а на идеалы оказывает влияние литература 372– следовательно, решающее влияние имеет правильный выбор круга чтения для ребенка.

Эле Моносзон рассказывает об учителях, использующих литературные иллюстрации в беседах о дисциплине и нравственных качествах, – в советской педагогике эти темы незаметно переходили друг в друга. Так, М.И. Алексеева, учительница женской средней школы № 240 г. Москвы, изучала с детьми «Правила для учащихся» и, говоря о требовании «быть внимательным, предупредительным к старикам, маленьким детям, слабым, больным; уступать им дорогу, место, оказывать всяческую помощь», велела для понимания этого пункта прочитать повести Владимира Короленко «Дети подземелья» и «Слепой музыкант», «Комнату на чердаке» Ванды Василевской и рассказ Валентины Осеевой «Бабка» 373. Рассказ «Бабка», действие которого происходит в довольно условной советской семье, и доныне используется в средних классах российских школ при проведении уроков на морально-этические темы 374, а остальные элементы этого списка достаточно удивительны: способность к состраданию в советских школьниках предлагалось воспитывать с помощью произведений, персонажи которых живут не в СССР, а в царской России (оба сочинения Короленко) или в независимой межвоенной Польше, описанной в достаточно мрачных тонах (повесть Василевской).

Этот метод, который использовала М.И. Алексеева и пропагандировал Э.И. Моносзон (автор, в то время весьма востребованный 375), позволяет лучше понять «партизанскую парадигму» послевоенного школьного воспитания, известную преимущественно по истории рецепции «Молодой гвардии» 376. Примеры героизма легко было взять из советской литературы социалистического реализма, а примеры сострадания и понимания другого человека встречались в ней намного реже. Поэтому их приходилось брать из произведений, описывающих дореволюционную или иностранную жизнь. Но и в этом случае образцами все равно оказывались дети, действующие во враждебном окружении; это менее значимо для повести «Слепой музыкант» и важно – для понимания «Детей подземелья» и «Комнаты на чердаке». Таким образом, действие «в тылу врага», как ни парадоксально, оказывалось одним из базовых структурных образцов для усвоения в советской школе конца 1940-х этических норм и навыков общественного поведения. (Возможно, такая система воспитания послужила основанием для репрезентации социального алиби в позднесоветские годы – например, в телесериале Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» 377.)

Нехватка литературы о взаимопонимании и сочувствии и о воспитании воли и характера в мирное время, возможно, привела идеологические инстанции к прямому заказу детским писателям и кинематографистам соответствующих произведений. Во всяком случае, в начале 1950-х их появляется сразу несколько, как если бы такой заказ был. Это, например, повесть Николая Носова «Витя Малеев в школе и дома» (1951), снятый по ней фильм Виктора Эйсымонта «Два друга» (1954) и фильм Анатолия Граника по сценарию Агнии Барто «Алеша Птицын вырабатывает характер» (1953). Аннотация фильма Граника гласит: «Маленький школьник-москвич, третьеклассник Алеша Птицын решил кардинально изменить свою жизнь: заняться самовоспитанием, избавиться от опеки строгих родителей и рассеянной бабушки, жить по строгому распорядку и не поддаваться соблазнам. Составив новый режим дня, Алеша начал новую жизнь: проснулся и встал сам, сделал утреннюю гимнастику и пошел в школу. В это время бабушка Алеши на вокзале разминулась со своей подругой детства, которая приехала к ней погостить вместе с внучкой. Случайно встретивший их Алеша решил провести для гостей столицы экскурсию по Москве, дабы восстановить в их глазах истинное представление о гостеприимных москвичах и исправить ошибку своей бабушки» 378.