Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Только один раз получился прокол. Два наших солдата рано утром зашли в гумно. Они там легли спать. Одна женщина видела. Днем по деревне ехали два немца на мотоцикле. Эта женщина остановила их и сказала, что в гумне находятся два партизана. Немцы сначала не хотели туда идти, но женщина настояла. Они развернули мотоцикл и поехали к гумну. Солдаты наши, видимо, со сна растерялись. Вероятно, патронов у них не было, они выскочили из гумна и побежали по ржаному полю в сторону леса. Немец снял винтовку, передернул затвор, встал на правое колено, левый локоть поставил на левое колено и выстрелил. Он с двух выстрелов убил обоих. Эту женщину немцы потом наградили, а когда пришли наши в 44 году, ее забрали сразу, и больше мы ее не видели. Ночью один наш колхозник отвез тела на лошади в лес и там в бору их похоронили. Потом, когда я ходил с первого по четвертый класс в нашу школу, мы ко Дню Победы ходили, украшали эту могилку.

Пришла зима 41–42 года, начал выпадать снег, и ударили очень сильные морозы. До нас стали доходить слухи, что в Ленинграде очень сильный голод. Немцы дали распоряжение чистить дорогу Псков – Новгород. Движение по ней было большое. Наш участок, примерно 5 километров, территория нашего колхоза, разделили на количество дворов. Нам достался участок за деревней метров 50 и участок в деревне. Всю зиму мы должны были содержать свой участок в чистоте, иначе, как гласит приказ, – расстрел. Правда, до расстрела дело не дошло ни разу, но все приказы заканчивались этими словами.

У нас в середине деревни стоял пустой скотный двор. Он пустовал, так как колхозных коров не было. Немцы облюбовали его под склад. До Порхова из Германии боеприпасы шли в вагонах, а из Порхова до Новгорода их возили на лошадях и машинах. Из Порхова до нас боеприпасы возили на лошадях и разгружали в этот скотный двор. Телеги были большие и на резиновом ходу. В зависимости от веса, запрягались четыре, шесть, восемь лошадей. Если были снаряды, то восемь лошадей, а если амуниция или продукты, то четыре или шесть лошадей.

Морозы в январе 42 года стояли сильные. На этих немцев-кучеров было жалко смотреть, они были обуты в сапоги, на голове – пилотка и в шинели. Слово «кольт» [10]не сходило с губ. Они все время прыгали и махали руками: «Кольт, кольт!» Утром они выезжали из Порхова и 35 километров ехали часа четыре. Разгружались и ехали обратно. Потом, ближе к весне, на машинах увозили это все в Новгород. Там была линия фронта, а у нас прифронтовой тыл.

В феврале 42 года в один из дней к нам пришел староста. Он сказал деду, что к нам в деревню в воскресенье приедет большое немецкое начальство. В деревне, кроме деда, охотников не осталось, все на фронте. И поэтому дед должен сходить с ними на охоту. Дед все приготовил для охоты, сходил, поставил флажки в лесу. Рано утром к нам во двор приехала шикарная легковая машина. Из нее вышли три больших чина. Они были тепло одеты: в белые полушубки, валенки. Погода стояла очень холодная, но солнечная. Они встали на лыжи и во главе с дедом пошли на охоту. Водитель этого лимузина, укутав моторный отсек ватным одеялом, остался в нашем доме. Через каждые полчаса он ходил прогревать машину. Мать по выходным ставила на стол швейную машинку и чинила наше детское бельишко. Немец сел рядом, и они «разговорились». Немец немножко говорил по-русски. Он показывал фото жены, родителей, двух дочерей. Был он из богатой семьи. Войны, конечно, он не хотел и говорил, что нужно Гитлера и Сталина посадить в одну клетку, и пусть они там воюют. Кто победит – того и победа. Потом, когда ходил к машине, брал и меня с собой и сажал на пассажирское сиденье рядом с собой. На левом переднем крыле были прикреплены лыжи. Он один раз даже снял их и предложил мне покататься. Увидев шестилетнего ребенка на двухметровых лыжах, рассмеялся и положил их на место. Вечером они вернулись с охоты и уехали в Порхов. Вечером дед восторгался их ружьями. У нас была собака, сибирская лайка. С этой собакой они и ходили на охоту. Пес был молодой. Звали его Тузик. Он так понравился немцам, что они приехали через неделю и купили его у деда. Нам было очень жаль Тузика, но успокаивало то, что у нас была еще одна охотничья собака – Дунай, с ней охотился наш отец.

Летом 42 года жизнь протекала спокойно. Работали очень много и усердно. Дед был хороший и опытный хозяйственник. Он сеял много гороха и овса. Всю последующую зиму мы ели овсяную и гороховую кашу. Даже нас, детей, дед заставлял работать. Так я в шесть лет возил навоз. Дед дома, со двора, грузил навоз в телегу, потом сажал меня на телегу, давал в руки вожжи, и я ехал в поле. В поле меня встречала мать, выгружала и разбрасывала навоз по полю, и я ехал домой к деду. Осенью так же во время уборки мы помогали убирать урожай.

Немец немножко говорил по-русски. Он показывал фото жены, родителей, двух дочерей. Был он из богатой семьи. Войны, конечно, он не хотел и говорил, что нужно Гитлера и Сталина посадить в одну клетку, и пусть они там воюют. Кто победит – того и победа.

Где-то в поле, в дождливый день, под вечер, к нам в деревню приехал отряд немцев со стороны Новгорода. Они остановились в деревне. Немцы стали ходить по домам, приказали в каждом доме освободить по одной комнате и стали расселяться по домам. К нам в дом пришли часов в девять вечера. С фонариком обошли и проверили весь дом. Мы, три брата и двоюродный Коля, уже спали на сеновале. Немец осветил нас фонариком, сказал «гут» и удалился. К нам поселили на постой трех немцев. Они заняли комнату, а Соня, мама и тетя Надя перешли спать в рядом стоящий амбар, где до этого спал один дед. Амбар летом был пустой, там навели порядок, поставили кровати и стали жить. В доме осталась одна бабушка, она спала на печке и готовила нам пищу.

В общем, в нашу деревню приехало на отдых с фронта воинское подразделение. Вероятно, это был минометный батальон, потому что из вооружения были одни минометы. Обосновались они основательно. Для машин вырыли укрытия, для минометов в берегу реки Шелонь – огневые точки. В середине деревни в одном из дворов поставили кухню. Погода наладилась, и немецкие солдаты стали отдыхать. Они купались, загорали. В нашем доме расположились сапожная и портновская мастерские. Приходили немцы и приносили обувь и одежду в ремонт. Все немцы были молодые. По вечерам они устраивали танцы под аккордеон. За деревней на лугу поставили футбольные ворота и почти каждый вечер играли в футбол. Мы, дети, целыми днями пропадали на речке. Иногда прямо на наш пляж на машине приезжали немцы. Они загоняли машину в реку и просили помыть снизу. Давали нам щетки, и мы мыли ходовую часть. Когда машина была вымыта, водитель всегда нас за работу угощал. Самым маленьким, вроде меня, он давал пакетик с сухим лимонадом, а ребятам постарше по сигарете. Вечером, в восемь часов, они делали развод на караул. Выстраивалось подразделение, которое заступало в караул, им зачитывался приказ, потом играл оркестр марш, и они проходили строем. Комендантского часа у нас не было. Часовые ночью ходили по двое. Они ходили в мае в халатах и в москитных сетках. Партизан в 42-м году еще не было. Было довольно тихо. Вдоль деревни, на околице, стояли гумна. На чердаках немцы поставили стереотрубы и вели наблюдение круглые сутки. Один раз в хорошую погоду несколько девушек сушили сено. Зашел разговор о том, видят ли их немцы или нет. Расстояние до деревни километра два. В том месте уже поля кончились, и начинался лес. Несколько девчонок пошли в кусты по малой нужде. Моя тетя Надя повернулась к деревне спиной и похлопала себя по мягкому месту. Через некоторое время пошли на очередные танцы, те молодые немцы смеялись и говорили: «Ах, Надя, Надя!» Вот такое было наблюдение.