Захар Прилепин - Летучие бурлаки (сборник)

Всякий раз специально обученные девушки наливают мне в рот какой-то розовой жидкости и просят, чтоб я её не пил — во время предсмертного монолога она должна у меня выливаться струйкой изо рта, типа это кровь.

И вот я с сиропом во рту, падаю, жму на кнопку, переворачиваюсь, обнимаю мальчика, говорю… чёрт, опять не течёт этот сироп… Отплёвываюсь, как чахоточный, всем чем могу.

Ещё три дубля. Насколько я понимаю, проблема вовсе не во мне — просто сцену нужно снять с трёх разных ракурсов, к тому же периодически кто-то не вовремя появляется в кадре, или не работает нужный свет, или происходит ещё что-то, мне непонятное, но падать, нажимать на кнопку и произносить в пятнадцатый раз предсмертный монолог, пуская сироп, тихо подрагивая ногами, приходится всё равно мне.

Наскоро пообедав — селёдка под шубой и голубцы носили неистребимый вкус сиропа, — мы приступаем к продолжению рабочего дня.

Я ещё несколько раз был убит и столько же раз попрощался с плачущим мальчиком. Мальчику тоже было не очень хорошо, потому что я бросал его всякий раз всё злее, и, подозреваю, в каждом дубле он жалел о моей безвременной погибели всё меньше.

Часам к девяти вечера я твёрдо решил, что ненавижу эту работу и считаю всех артистов людьми запутавшимися и несчастными.

«Может быть, стоит дать объявление “Переучиваю артистов в писатели?”», — размышлял я, готовясь к очередному акту изобретательного издевательства.

«Приеду — детей выпорю, — обещал я себе твёрдо и остервенело. — Ни разу в жизни не порол, а тут выпорю. И жену…»

От моих размышлений меня всякий раз отвлекал режиссёр, симпатичный парень, по внешнему виду которого вовсе нельзя было предположить изощрённого и хорошо скрытого жестокосердия.

О, этот мир кино.

О, этот ужасный мир кино.

Спасли меня ассистенты режиссёра — милые барышни в многочисленных шарфах и вязаных шапочках, разодетые каждая в два-три пуховика, Видимо, морозная осень и целый рабочий день на свежем воздухе вынуждали их иметь подобные наряды — но поначалу я принял их за массовку бомжей.

— Захару пора на поезд, — услышал я их ангельские голоса в начале двенадцатого.

Подступала мрачная осенняя полночь.

Режиссёр не реагировал, придирчиво отсматривая очередной дубль в открытой палатке неподалёку. Что-то его опять явно не устраивало.

— Захару пора на поезд, он опоздает, — ещё раз повторили мои ангелы в пуховиках.

— Да-да… — сказал режиссёр неопределённо, вглядываясь в мою очередную попытку умереть с сиропом на устах.

— Осталось меньше часа, — сказали в который раз мои ангелы.

Я тихо подкрался и стоял у режиссёра за спиною, облизываясь, как вампир.

— Захар, спасибо! — сказал режиссёр, поднимаясь. — На сегодня всё!

Ах, с каким чувством я бежал со съёмочной площадки.

Ох, как нервно спал я на своей верхней полке.

Эх, сколько воды я выпил, чтоб истребить вкус сиропа.

Боже мой, как я смотрел на детей и жену, когда вошёл в свой дом!

…Но их заинтересованность в моей работе была столь огромна и горяча, что я решил отложить порку на потом.

Через неделю я сам забыл о своих страданиях и отправился на очередной съёмочный день в столицу в приподнятом настроении.

Съёмочных дней оставалось ещё двенадцать.

В этом фильме я играл плохого человека, который всех убивает.

Так что все остальные съёмочные дни мне было гораздо легче — я стрелял в других актёров, а не они в меня.

«А неплохая, в сущности, работа», — думал я, расстреливая в последний съёмочный день целую автомобильную колонну.

Шёл первый снег, падали и кувыркались машины, актёры грели руки о термосы с чаем, надевали защитные костюмы и подставляли языки под розовый сироп. Им было противно, холодно и муторно.

С тихой улыбкой я заряжал холостыми свою снайперскую винтовку.

Общаясь с коллегами, у которых не очень сложилась творческая судьба, узнаю́ много нового, необычного.

Говорить об этом нельзя, но мы будем.

— Дмитрий Быков получил «Национальный бестселлер» и раздал половину денег тем людям, которые помогли ему её получить, — сообщают мне, и тут же спрашивают: — Ты не поможешь мне решить этот вопрос? Скажи там кому надо: я раздам вообще всю премию.

Я молчу и таинственно улыбаюсь.

Я так привык слышать подобное, что уже только молчу и улыбаюсь. Не орать же.

— Мы все знаем, что Алексей Иванов — это издательский проект, — сообщает мне сразу целая группа писателей. — Если бы не его раскрутка — ничего бы не было: он пустое место.

По-прежнему таинственно улыбаюсь и молчу.

Нет бы сказать: «Идиоты, идите и заройтесь в навоз, чтоб вас никто не слышал больше».

— Везде свои да наши, — говорят мне. — Свои двигают своих, нормальным людям туда нет хода.

Потом смотрят на меня и милостиво добавляют:

— А про тебя отдельный разговор. Думаешь, мы не знаем?.. — и тихо смеются, и пихают меня в бок.

Синяк уже на боку.

Что-то они такое знают.

Были времена, когда я пытался спорить. Казалось, что объяснить реальное положение дел очень просто.

— Понимаете, — говорил я, — самое большое количество престижных премий получил на сегодняшний день писатель Михаил Шишкин. Я его немного знаю. Дело в том, что он не имеет и никогда не имел никаких особых знакомств в литературной среде. Шишкин живёт то в Швейцарии, то ещё где-то, вообще не ввязываясь в литературную жизнь России. Приезжает, забирает премию и отбывает. Всё объясняется элементарно: он неплохо пишет, умеет.

Мои оппоненты, как правило, не знают, кто такой Михаил Шишкин, им сложно со мной спорить.

— Понимаете, — посвящал я своих знакомых в таинственное и мрачное закулисье русской литературы, — координатор премии «Национальный бестселлер» Виктор Топоров не очень любил Дмитрия Быкова. В свою очередь, Дмитрий Быков отвечал ему взаимностью. Проще говоря, они друг друга ненавидели. У Быкова не было никаких тайных возможностей завладеть этой премией, равно как всеми остальными премиями на свете. Это крайне сложно, если не сказать — невозможно — чисто технически. И тем более Быкову незачем заниматься этой ерундой. Мало того, вовсе не секрет, что Топоров был всякий раз ужасно раздражён, что придуманную им премию получал Быков. Но ничего не мог с этим поделать.

Люди, слушающие меня, смеются. Они знают, как это бывает, и не хотят, чтоб я держал их за дураков. Они не дураки.

— Понимаете, — прибегал я к последнему доводу. — Алексей Иванов — прекрасный писатель, он написал несколько литературных шедевров.

На меня уже не смотрят. Во мне разочарованы.

— Никакие литературные стратегии не способны привить интерес к сочинениям плохого писателя — если речь идёт про более-менее серьёзную литературу, — продолжал нудить я. — Мне известны несколько очень богатых людей, которые, заработав все деньги на свете, начинали писать прозу. Выход своих сочинений они обставляли пышно, как юбилей любимой мамы: реклама на радио, бегущая строка в общественном транспорте, стикеры в метро, хвалебные развороты в самых тиражных печатных изданиях, и т. д., и т. п.