Захар Прилепин - Летучие бурлаки (сборник)

Итог озадачивал: продано десять тысяч экземпляров первой книги, второй — пять тысяч, третьей — одна тысяча.

Подобных казусов — множество.

Обратных примеров — нет.

Любовь к Виктору Пелевину — народная, искренняя, её не надуешь, как воздушный шарик. Любовь к Людмиле Улицкой — искренняя, и тоже, в определённом смысле, народная, и уж точно никем не придуманная.

Мало того, литература — это не шоу-бизнес, здесь нет многомиллионных прибылей, и даже миллионные встречаются крайне редко. Тут нельзя поставить на кон золотую монету и получить мешок монет в качестве чистого кэша.

Так что издатели давно ни на кого не ставят, а тихо ждут, когда что-нибудь само прорастёт.

В литературе не так много легковерной публики, которую можно обмануть.

Огорчённые невниманием сочинители искренне верят, что читателям можно навязать любую ерунду. Слушайте, у нас в России серьёзную литературу читают считанные тысячи человек. Вы всерьёз считаете их идиотами? Но если они идиоты, которые покупаются на любую чушь, — зачем вам нужны такие читатели?

Оппоненты молчат и хитро улыбаются.

Да, чуть не забыл про самое главное! Все знают: литературу ещё в девяностые захватили люди заезжие и правят там свой бесовской бал.

— Э! — просил я своих собеседников. — Годы девяностые — в некотором смысле уже история. Но взгляните сегодня на новую литературную генерацию: Михаил Елизаров, Денис Гуцко, Роман Сенчин, Дмитрий Данилов, Сергей Шаргунов, Андрей Рубанов — всё русские ребята. Такие морды — смотреть страшно. Ни одного приличного интеллигентного лица. Есть ещё Ильдар Абузяров, он татарин, — ну то есть опять, считай, русский. И Герман Садулаев, чеченец. И Алиса Ганиева, дагестанка.

Имеется в наличии, чисто для разнообразия, Олег Зоберн, но он самый несчастный в этом поколении и самый обиженный. Вопреки здравому смыслу и тихим надеждам Зоберна, самый русофобский в мире «Русский Букер» достаётся то харьковскому молодчику Елизарову, то ростовскому казаку Гуцко. Что характерно: глава жюри, земля пухом, Василий Аксёнов отказался в своё время вручать премию Гуцко, потому что очень хотел отдать её своему другу Найману, а милейший Александр Кабаков пришёл в ужас от победы Елизарова, назвав его роман «фашистским трэшем».

Но даже такие титаны ничего не могли поделать с нашими чернозёмными самородками.

«Может, плохо знают молодых?» — думаю я кисло, разглядывая оппонентов.

— Ну, смотрите тогда на следующее поколение — пятидесятилетних! — восклицаю. — Чьи имена на слуху? Про Алексея Иванова уже говорили, ладно. А русского писателя-почвенника Алексея Варламова, кстати, лауреата «Большой книги», знаете? Такой, с бородой? А? Нет? А русского писателя-почвенника Олега Павлова, кстати, лауреата Букеровской премии, знаете? Тоже такой, с бородой? Опять нет? А ещё одного русского писателя, правда, без бороды, зато из Тульской области, — Александра Терехова?

Страшно молвить, но ведь и Виктор Пелевин — русский писатель. И, не бросайте в меня чугунком, Владимир Сорокин — не менее русский писатель.

Мы уж не говорим про Юрия Полякова.

В книжные магазины-то ходите, милые? И что, никого не увидели там, кроме Шендеровича?

…Есть, никто не спорит, и некоторая компанейщина, и клубы по интересам, и застарелая вражда, и премии для своих, и журналы для наших, и государственное осмысленное оглупление реально самого читающего в мире советского читателя, и прочее, и прочее.

Есть, наконец, собственная человеческая судьба, которая иной раз гнобит человека так, как никакие окололитературные твари не сумеют.

Но главная социальная проблема всё равно заключается в другом.

В России писателей теперь больше, чем читателей. С какого-то момента это перестало быть риторической фразой и превратилось в скучную статистику.

Смотрите.

Если подсчитать членов всех писательских союзов — наберётся тысяч пятьдесят человек. Если прибавить к ним авторов литературных «толстяков», далеко не все из которых являются членами союзов, — ещё тысяч десять. Плюсуйте пользователей сайтов «Проза. ру» и, навскидку, «Художники войны», — вот вам полмиллиона одних писателей.

А среднестатистический тираж книги — три, ну, пять тысяч экземпляров!

Как же так может быть?

Если б писатели читали друг друга — мы бы жили в своей маленькой прекрасной стране, с десятками и сотнями тысяч друзей и соратников, понимающих и слышащих всякого пишущего.

Но дело обстоит несколько иначе.

Вот вы, к примеру, писатель, и, читая этот текст, ужасно сердитесь на меня. А теперь перестаньте на минутку сердиться и вспомните, сколько книг наших современников вы прочли за последний месяц. Ни одной ведь? А за год? Три? Две? И до конца дочитали?

Нет? А чего там читать, правильно, чушь всякую.

Но чего ж вас-то должны читать до конца?

Жизнь порой бывает несправедливой и подлой, но чаще всего она просто платит человеку взаимностью.

Нынешние писатели — они сплошь и рядом читатели так себе.

По моим наблюдениям, читают книги люди, которые сами, как правило, ничего не пишут. Их осталось мало, но они ещё есть, и на них вся надежда.

Сколько раз я бывал на спецкурсах и лекциях для молодой литературной поросли. Если, к примеру, литературные встречи проводятся далеко за городом, куда надо ехать час-другой-третий, молодые писатели ведут себя как среднестатистические пассажиры метро и электричек: смотрят на пейзажи и думают свои ужасно умные мысли. Нет бы книжку достать, полистать. А когда раскроют свои багажные сумки — там и нет никаких книжек. Только собственные рукописи.

Как сказал один молодой писатель: «Я не читаю книг и не считаю нужным. Ведь корова, которая даёт молоко, — сама не пьёт молока».

Каков остряк. Только не спрашивай теперь, почему за твоим молоком не строятся в очередь. Мало ли откуда ты его надоил.

Помню, в середине нулевых года три провёл я на литературных семинарах в Липках, самых масштабных в России. Там набирали группы из десятка-другого молодых литераторов со всей страны — и с этими группами работали настоящие взрослые писатели: два мастера на каждый класс.

Общаясь со своими одногруппниками, я вскоре осознал очень важную вещь: они, за редкими исключениями, не читали ни одной книжки своих мастеров и делать этого не собирались.

А мастера-то их читали! Всех, кто был в группе! Ну, они старые, эти мастера, им заняться больше нечем.

Впрочем, эти мастера — тоже тоскливые исключения.

Потому что иные провинциальные отделения писательских союзов — кошмар не меньший, чем сборы молодых и ранних. Тут молодые, самодостаточные и надутые дураки, там — древние и озлобленные. Ничего давно не знающие, но всех презирающие неистово и горестно.