Захар Прилепин - Летучие бурлаки (сборник)

«Живых классиков» и новое поколение литераторов как-то спасали собственно сами книгопродажи: после почти полного провала интереса к русской литературе в девяностые, в «нулевые» начался очевидный всплеск. Того миллионолицего многолюдья читателей, что имелось году в 1961-м или в 1987-м, конечно, ожидать не приходится, но книжные магазины заработали, а на писательских ярмарках стало собираться столько народа, что не протолкнуться. Собственно, и сам литератор вновь стал узнаваемым лицом, почти соразмерным рок-звезде. По крайней мере некоторая часть из числа литераторов. Человек, скажем, десять. Лимонов появляется на обложках и в новостных лентах не реже Юрия Шевчука. Проханов, Улицкая, Быков и Токарева собирают на свои встречи людей не меньше, чем группа «Алиса». Пелевин пребывает в статусе поп-идола — наподобие Гребенщикова. Поэт Вера Полозкова перемещается по модным клубам всей страны не хуже группы «Сплин». Нигде в мире такой ситуации нет и быть не может, когда три писателя (и три журналиста) могут собрать на одной площади Москвы митинг против власти, а другие три писателя (и три журналиста) — собрать почти столь же многолюдный митинг за власть.

Книжные тиражи, несмотря на весь этот бурный шум, до небес не взлетели (такое ощущение, что людям хватает писателя в ток-шоу и на газетных полосах: читать собственно его сочинения уже не обязательно), — однако какой-никакой прикорм литератору всё равно обеспечивали авансы и роялти.

Но тут подошла в упор и заглянула в глаза новая напасть.

Недавно ваш покорный слуга столкнулся в социальной сети с одним из представителей этой напасти.

Затеялся шумный разговор о том, что пиратство — это дурной вкус. За пиратство выступают, как правило, те, кто сам ничего не производит, утверждал автор скандального поста.

Я легкомысленно и без малейшей агрессии поддержал эту точку зрения. Отчего бы литератору бесплатно тиражировать результаты своего труда, когда сапожник своих сапог не раздаёт, а кафе не кормит нас бесплатными обедами.

Характерно, что в сетевой склоке пиратство тут же поддержало несколько сочинителей, чьи имена мне ничего не говорили в принципе, хотя я достаточно осведомлённый в этом смысле человек. Происходящее удивительным образом напомнило постсоветскую ситуацию, когда люди с несложившейся судьбой ввели термин «совпис» и на этом основании отказали всем поголовно писателям в праве получать свои красные червонцы или медную мелочь.

Сетевой разговор завершил очень продвинутый человек, прямо объявив, что, пока все летят на сверхзвуковых самолётах, я еду на своей лошадке и смотрюсь смешно.

«Мир уже другой, — сказал он мне назидательно. — Теперь всё принадлежит всем».

«Как же так, — хотел я ответить. — Ваше мне никак не принадлежит, а моё — гипотетически — вам уже досталось».

Но я ничего отвечать не стал, потому что всё и так ясно: «То, что нам нужно, — мы будем воровать и пользовать, остальное — в утиль. Что вы по этому поводу думаете, нас не волнует».

Если музыкант, которого обворовали, может поехать на гастроли, а режиссёр, которого обворовали, получит от кинокомпании или телеканала денег (иногда очень много денег) на новый фильм — то литератору делать совершенно нечего. Ему никто никогда ничего не даст.

В этом месте отдельный воинствующий хам, конечно, хмыкнет: мол, проживём и без ваших сочинений. Но тут есть как минимум один контрдовод, который дойдёт даже до хама.

Как ни крути, но вся глобальная киноиндустрия в целом была построена на достижениях мировой литературы. Сюжетные ходы, психологические развязки, типические герои, экзистенциальные душевные метания, человеческие реакции, незримые или навязчивые метафорический и образный ряды, — всё это позаимствовано у литературы. Мало того, запас литературных наработок настолько мощен, что даже тысячекратно растиражированные типажи и сюжеты, созданные творцами словесности, не потеряли, как это называют, актуальности и даже, знаете ли, свежести по сей день.

У нынешнего литератора, по сути, есть только один выход: бежать в киноиндустрию. За среднестатистическую книгу, которую писать надо минимум год, пока ещё платят тысячу долларов или пять, ну, в крайнем случае, десять; а за среднестатистический сценарий, который можно слепить за три месяца, заплатят тысяч двадцать долларов, а то и тридцать пять, а некоторым и сто.

Не вникающий в суть этих тонкостей читатель спросит: ну а что за беда? Ушли и ушли — будут теперь не книги, а кино.

Беда есть, и я сейчас объясню на пальцах, в чём она заключена.

Роман «Анна Каренина» лучше, чем десять сценариев по роману «Анна Каренина», которые написали, когда по всему миру делали (и делают) культовые экранизации этой вещи. Роман будут читать и впредь, пока существует человек разумный. А кино устаревает через год, крайне редко живёт лет десять-пятнадцать, в самом исключительном случае — полвека.

Даже писатели не самого первого ряда без проблем остаются нашими современниками. Любой нормальный человек возьмёт Гаршина, Замятина или Шмелёва в руки, и всё поймёт, и заплачет, если не очерствел. Но кто будет смотреть кино столетней давности? Через сто лет Гаршин останется Гаршиным, а от нынешнего кино не останется ничего. Жаль, но это так.

Ясна разница, нет? Писатель создаёт смысл и упорядочивает язык; в конечном итоге русские — это народ, который придумали автор «Слова о полку Игореве», Державин, Гоголь и Тургенев с Лесковым. А сценарист по большей части развлекает человека с ленивым сознанием. А если сценарист — бывший писатель, то он ещё и замыливает свой дар, разбазаривая на ерунду то, что могло стать настоящим текстом. Идёт игра на понижение. Читатель — всегда умней зрителя. Потому что читатель тоже работает, а зритель только наблюдает.

Недавно в Европе проводили большой опрос, интересуясь у иностранцев, что для них Россия. Половина опрошенных вообще не помнит, что это такое. Зато больше четверти сказали, что Россия — это Пушкин, Достоевский и Толстой. И лишь на третьем месте был ответ, что Россия — это нефть, газ, матрёшка и мафия.

Наша словесность — в мировом восприятии — это всё, что мы есть. В конечном итоге любой народ живёт собственной мифологией и собственной поэзией, а если этого нет — то и народа нет. Народ сходит на нет, и от него остаётся миф, сказка, поэтическая строчка.

Воинствующего хама не остаётся вовсе. Но он об этом, конечно, ничего не узнает.

…хотя, знаете, сочинители, поэты и художники в России останутся всё равно. Они и на голодном пайке не угомонятся.

Можно даже суровый налог ввести на их работу — так они будут петь себе в убыток.

Если они не молчали, когда в них стреляли, — неужели ж они замолчат, если их перестанут кормить.