Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью

– А молодежь у вас работает?

– Обязательно. И работает, и печатается. У нас есть специальная полоса, где молодые писатели могут заявить о себе. Кроме того, мы «вылавливаем» молодые таланты и из Интернета.

– А как обстоит дело с качеством молодых талантов?

– Таланты, они как были талантами, так ими и остались, но изменилось качество подготовки и не в лучшую сторону. Раньше подготовка была намного солиднее, системнее, опиралась на традиционные методики подготовки к творческому труду. Ведь одних способностей мало, нужно еще и уметь писать, нужно этому учиться, на что уходили годы. И люди учились, готовились, совершенствовались… Сейчас все по-другому. Пиши, как выйдет, и запускай тексты в Интернет – и тебя прочтут такие же «писатели».

– Да и книжные прилавки завалены сейчас книжной продукцией, которая не что иное, как те же опусы, только в печатном виде. Пугает то, что эту продукцию покупают порой охотнее, чем литературу. В чем дело?

– В первую очередь в рекламе. За редчайшим исключением сейчас рекламируют коммерческую книжную продукцию. Именно продукцию, потому что к литературе это не имеет никакого отношения. Уже давно всем известно, что эти книжки пишутся бригадами авторов, это же видно невооруженным глазом. Начало не стыкуется с концом, посредине герои теряются. И вот эта халтура формирует вкусы молодежи, которая все это читает и принимает за литературу, потому что о настоящей литературе им не рассказывают. Происходит тинейджеризация общества.

– Так может быть, советская цензура была не таким уж большим злом?

– В советские времена литература была политизирована, поэтому пропускалось произведение в печать или нет, зависело от его политической подоплеки. Это подстегивало писателей, так как приходилось изворачиваться, искать иносказательные выражения и образы, а это только оттачивало мастерство. Эзопов язык очень эстетичен. Сейчас ситуация прямо противоположная, книжной цензуры практически нет, поэтому читателям можно навязать какую угодно дребедень вплоть до матерщины. Цензура нужна, но ее роль должна заключаться в том, чтобы защищать, особенно молодежь, от текстов, подрывающих здоровье общества. Это – функция государства. Ведь запретили же эфирные здравицы в честь террористов, чем славилось в девяностые НТВ, и ничего – свобода слова не рухнула.

– А у вас самого есть какие-то табу?

– Конечно! Я же нормальный человек. Я не написал бы ничего такого, что могло бы возбудить разрушительно-зоологические инстинкты. Сегодняшняя действительность и так переполнена социальной злобой и сексуальной разнузданностью, так что если еще и писатели начнут это все раскручивать и раскачивать, то что же будет?

– После выхода в свет книги «Замыслил я побег…» вы как-то сказали, что эскейперство – это отличительная черта мужчин вашего поколения. Откуда она появилась, эта черта?

– Вопрос этот сложный, потому что включает в себя не только нравственные аспекты, но и генетические, например, планомерное уничтожение в России самостоятельных пассионарных мужчин на протяжении почти всего двадцатого века. Социально-исторические причины я вижу в том, что советская цивилизация была довольно традиционной, несмотря на свою левую идеологию. В тридцатые годы под завесой словесного марксизма фактически возрождалось традиционное патронажное государство, которое ставило человека в довольно жесткие рамки. Правила игры были просты – не высовывайся, не конфликтуй с властью, не лезь на рожон и живи спокойно. Почему сейчас очень многие, особенно старшее поколение, вспоминают то время с ностальгией? Да потому, что для человека, лишенного пассионарности, это был довольно комфортный строй. В результате, выросло целое поколение людей, неспособных принимать никаких решений, начиная с социальных и заканчивая личными. Ситуация опасная для государства, потому что когда количество таких эскейперов становится критическим, страна рушится. Это произошло когда-то с Римской империей. По той же самой причине развалилась и Британская. Киплинги еще были, а Лоуренсы Аравийские перевелись…

– Неужели никто ни в Британской империи, ни в Советской не замечал этих эскейперов, пока они не стали причиной их коллапса?

– Замечали. «Утиная охота» написана Вампиловым задолго до распада СССР. Я тоже к этому типажу подбирался давно. Черты эскейпера уже видны у Чистякова – героя «Апофегея», они есть и у Кости Гуманкова.

– Почему так долго не пускали в эфир «Козленка в молоке»?

– Потому что он был несозвучен той политкорректности, которая сейчас существует на российском телевидении.

– Какой политкорректности?

– А вот такой: на телевидении сейчас коммунистических священных коров прилюдно режут, а либеральных священных коров лелеют. То есть как раньше нельзя было ничего плохого сказать про Ленина, так сейчас попробуй скажи нехорошее про Сахарова. Существует своя фабрика лукавства. Никто, конечно, прямо не заявит, мол, про коммунистов можно плохо, а про либералов не надо. Говорят, мол, фильм не соберет зрителя, мол, это такая писательская история, которая никому не интересна. Но когда все-таки показали, то на ТВЦ его рейтинг вплотную подошел к рейтингу передачи А. Караулова «Момент истины», который является самым высоким на ТВЦ.

– Вы сами говорите, для того, чтобы хорошо жить и продвигаться по социальной лестнице, нужно было не высовываться и не вступать в конфликт с государством. Вы в своих произведениях – взять, к примеру, «ЧП районного масштаба», только тем и занимались, что демонтировали мораль и идеологию существующего строя. Однако ж вам как-то удавалось не вступать в конфликт с властями и благополучно продвигаться по социальной и служебной лестнице.

– Все гораздо сложнее, когда дело касается искусства. В то время в некоторой степени литература выполняла роль отсутствующей политической оппозиции, государство было все-таки заинтересовано во взгляде со стороны, в том, чтобы вбрасывались новые идеи. Поэтому писателям было позволено гораздо больше, чем кому-то другому. Вопрос был только в одном – ради чего выбрасывается та или иная идея? Если она призвана разрушать, то по головке за это не гладили, а если идеи направлены на укрепление страны, то разрешалось очень многое. Я всегда считал, что писатель не должен разрушать, что эволюционное развитие принесет гораздо больше пользы, чем революционные сломы, когда все разрушается до основания, а затем… Никто не знает, что же затем?

– И что, вам никогда за вашу довольно жесткую сатиру ничего не было?

– Вызывали, беседовали, задавали вопросы, просили объяснить, что я имел в виду. Я объяснял. Кроме того, далеко не все сразу печаталось.