Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью

– Но способна ли литература теперь воспитывать и направлять общество, когда стотысячными тиражами печатают всяких донцовых, дашковых, марининых?

– Скажу больше: порой Великая Русская Литература начинает напоминать американские комиксы. Во многом читательское предпочтение зависит от рекламных кампаний в СМИ. И тем не менее читатель не идиот, прекрасно понимает разницу между нормальной литературой и книгами, которые листаешь в метро и выкидываешь потом в урну (благо покетбуки стоят дешево). К счастью, хорошую литературу тоже издают достойными тиражами!

– Что за история произошла со спектаклем в Театре Сатиры по вашей повести «Хомо эректус»?

– Пьесу мне заказал сам Александр Ширвиндт, увидав мою комедию «Халам-бунду» во МХАТе имени Горького. Но спектакль не могли выпустить три года. Например, когда пьесу в первый раз прочитали актеры, то поссорились между собой по политическим мотивам. Недовольные отказались репетировать, пришлось делать новое распределение. Уникальный случай! Потом режиссер Долгачев бросил работу на середине, уловив неудовольствие минкульта. Наконец, Андрей Житинкин блестяще поставил пьесу. Но в день генеральной репетиции сверху позвонили Ширвиндту и предложили отложить премьеру, пока начальство не ознакомится с текстом. Ширвиндт возмутился: «Ребята, вы в каком году живете?» Премьера состоялась. Впервые за десять лет появились спекулянты, перепродававшие у входа билеты в два раза дороже… До сих пор в театре на «Хомо эректус» аншлаги! В то же время спектакль в информационном пространстве попросту замолчали.

– Зато о спектакле по повести Сорокина «Очередь» растрезвонили все.

– Ну и где она теперь, эта «Очередь»? Сейчас рекламируется именно деструктивная литература, направленная на разрушение. Как только в писателе видят, что он настроен на созидание, начинается тотальное замалчивание. Хотя я, благо, получил известность еще до этого «странного рынка», в советские годы.

– Сорокин – это негатив?

– В литературе основной корпус писателей всегда позитивен, но необходимы и маргинальные фланги. Кто таков по отношению к Пушкину Барков? Маргинальный фланг. Но в школе-то мы изучали не Баркова, а Пушкина! Сейчас все перевернулось. Кто такой Сорокин по сравнению с серьезной литературой – Распутиным, Бородиным, Астафьевым, Искандером, Битовым? Пустяк. Его нужно уничтожить? Ни в коем случае! Барковы тоже нужны. Только не надо объявлять маргиналов классиками. И Сорокина, и Пригова, и Рубинштейна, и Ерофеева, и Пелевина включают в школьные программы. То есть мы из одной крайности перешли в другую.

В советское время маргиналов запрещали (что ни в коем случае нельзя делать!) – зато теперь их объявляют великими. Только вот нельзя молодых людей воспитывать на отклонении от нормы, в сознании произойдут необратимые процессы.

– В новые учебники включают и отрывки из акунинской эпопеи о Фандорине.

– Зря. Его серия о Фандорине – это не литература, но литературный проект. Две большие разницы. Акунин не знает и не любит российскую историю, пишет о придуманной, не существовавшей никогда России. Сам ход он позаимствовал у Честертона. Акунин – образованный и умный человек, отлично понимает, как надо зарабатывать деньги. Это тоже талант, но не художественный…

– А вы разве никогда не халтурили?

– Признаюсь, было. Одно время работал «сценарным доктором». К примеру, помните такой сериал «Мужская работа» с Федором Бондарчуком в главной роли – об омоновцах в Чечне? Мне как-то раз позвонил режиссер Тигран Кеосаян и сказал: «Спасай, это ставить невозможно! Там диалоги типа «Товарищ майор, разрешите доложить?» – «Товарищ лейтенант, докладывай». Оставь сюжет, но перепиши, чтобы все было литературно, грамотно, а персонажи – с характерами». Я достраивал дачу, и нужны были срочно деньги. Я согласился и полностью переписал диалоги, но в титры просил мою фамилию не ставить. Зачем – это ведь не литература, а простое зарабатывание денег… Потом мне снова позвонил Тигран и попросил переписать диалоги «Мужской работы-2». Я отказался, так как дачу достроил. А халтурить просто ради денег – жалко времени и огня.

– Юрий Михайлович, над чем сейчас работаете?

– Выходит мой новый роман «Грибной царь», замыкающий трилогию «Замыслил я побег…» и «Возвращение блудного мужа». Он о нашем времени, довольно острый. Охватывает конец советской эпохи и новые времена. Почти все мои герои «начинают» в советские годы, а потом я их веду в «светлое сегодня». В романе много иронии, даже гротеска. Не зря же литературоведы называют меня «гротескным реалистом». Презентация «Грибного царя» состоится осенью на знаменитой Московской книжной ярмарке.

По своим убеждениям Поляков традиционалист-государственник. Но не в замшелой форме, а в образе трезво мыслящего человека, который не боится шагать не в ногу и при необходимости отстаивает свое инакомыслие. Эта позиция проявилась уже с первых его повестей «ЧП районного масштаба» (написана в 1981 году, опубликована в 85-м) и «Сто дней до приказа» (написана в 1980-м, опубликована в 87-м).

Но начнем с «Литературки». Не случайно Поляков вернул на первую страницу профиль Горького, который в 1929 году возродил к жизни в советской тогда России газету, созданную когда-то Пушкиным и Дельвигом.

– Его убрал в девяностом году либерально настроенный коллектив газеты. «Буревестник»-де сотрудничал с большевиками. Что же он, с махновцами должен был сотрудничать? Я посчитал это свинством… Возвращение Горького читатели восприняли с удовлетворением.

Не случайно и название полемической статьи Полякова «Зачем вы, мастера культуры?» восходит к горьковскому «С кем вы, мастера культуры?». Налицо преемственность – не отказ от корней, а признание того, что прошлое должно оставаться с нами и работать на будущее.

К моменту прихода Полякова в «ЛГ» газета уже твердо стояла на пути «либеральной моноидеологии», когда неприятие любых других точек зрения дошло до такой степени, что, например, имя Валентина Распутина там ни разу не упоминалось в течение десяти лет. Тираж таял.

– Я сам прошел через это. В девяносто третьем году опубликовал в «Комсомольской правде» статью против расстрела «Белого дома» – «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!». Я был любимым автором «ЛГ» (Печатался там с начала восьмидесятых. – Авт. ), но после статьи «Оппозиция умерла» мое имя не появлялось в ЛГ пять лет. У меня выходили книги, собрания сочинений, но для «ЛГ» я не существовал. Считаю, что такая политизация, небрежение мнением других людей недопустимы для журналистики. Нельзя издавать газету, интересную только нескольким сотням либералов-москвичей. В конечном счете она потеряет читателей.