Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью

– Если достижения постмодернизма и останутся в литературе и общественном сознании, то только благодаря тому, что писатели-реалисты, и я в том числе, активно их использовали. К широкому читателю постмодернизм приходит через реалистическую литературу. Никто из простых читателей не будет читать и даже листать чистых постмодернистов. Это в лучшем случае писательская лаборатория. Но люди же не питаются лабораторными мышами, они питаются говядиной, жареной картошкой, а лабораторные мышки – они для опытов. Даже не для кошек. Наш отечественный реализм всегда славился тем, что он активно впитывал в себя все полезное из опыта авангарда. Возьмите и Булгакова, и того же Солженицына… Думаю, что мой роман «Козленок в молоке» – это не только полемика с постмодернизмом, но и активное использование его приемов. А относительно своих учителей… Мне кажется, в меру отпущенных мне способностей я продолжаю традиции того течения, которое Бахтин называл «гротескный реализм». Бахтин писал, что гротескный реализм выходит на первый план в эпоху революционных сломов, когда новое сменяет старое. Это, конечно, сатирический реализм. Такого много было в послереволюционный период.

– Конечно, от Булгакова до Вагинова, от Зощенко до Ильфа и Петрова, да и Олеша, и ранний Катаев, и даже кое-где Платонов. Не забудем про глыбу Маяковского…

– Гротеск – это преувеличение недолжного, как точно заметил один из философов. Интересная деталь: с годами гротескный реализм стал все больше высмеивать новое и поддерживать старое. Раньше считалось, что в такой сатирической гротескной литературе высмеивается старое. Но история все время доказывает, что новое гораздо агрессивнее, безнравственнее, противоестественнее, чем устоявшееся старое.

Старое – это всегда уже уравновешенные нравственные отношения, все былые революционные сдвиги приглажены, согласованы с национальным характером народа. Подлость вытеснена на периферию. Новое все перемешивает, ликвидирует устои, традиции, моральные принципы. И гротескный реализм в таких условиях в этой мешанине опять начинает сдвигать на периферию все безобразное и безнравственное, вкинутое в нашу жизнь. Это очень важная функция литературы. Такой устоявшейся стабильной системой была и советская цивилизация. В устоявшейся советской системе при всех ее минусах выход на первые роли в стране таких проходимцев, как Чубайс, был невозможен. Там была другая болезнь, за счет количества фильтров в номенклатуру попадало много серых, заурядных людей. Но чтобы в Политбюро сидел проходимец Чубайс – это было исключено. Он бы проворовался еще на уровне директора Дворца пионеров. Его бы исключили из партии, и на этом карьера закончилась. Или такой проходимец, как генерал Дима, кто бы ему доверил важный пост? Гротескный реализм первым начинает заниматься такими типами, а потом уже их высмеивает все общество. Ты видишь, как одиозные личности постепенно уходят с политического горизонта. Уже перед глазами мошной не трясут. Это процесс выздоровления общества. Пройдет время, и мы с тобой увидим на скамье подсудимых проходимцев, которые там давно уже должны сидеть по всем международным законам. Уверен, придет и другой тип чиновника, не такой вороватый, более ответственный. Пора законопачивать ворюг лет на пятнадцать, чтобы мало не казалось.

– В Китае взяточников расстреливают регулярно, до сих пор. В Ираке, Иране тоже. Ну ладно, мы – общество гуманистов, возьмем американский опыт с невиданными для России тюремными сроками, по двадцать – двадцать пять лет. Быстро охота отпадет. Только тогда-то и восторжествуют права человека, не бандита, не коррупционера, не развратника, а человека, ныне униженного всей этой господствующей кодлой, о которой помалкивает давно уже прикормленный Сергей Ковалев. Но кто способен на это? Твой адмирал Рык? Ты по-прежнему мечтаешь о своем адмирале Рыке во главе России?

– Естественно, каждый нормальный человек мечтает о лидере, который наведет в стране порядок. В здравом, нормальном смысле слова – закон и порядок. Кстати, в этом и один из смыслов булгаковского романа «Мастер и Маргарита». Если политические силы не способны навести порядок, то пусть это сделают инфернальные силы. Инфернальное зло побеждает бытовое, земное зло ради честного человека. Все русские классики мечтали о нормальном порядке в России. Гоголь, Булгаков, Салтыков-Щедрин – они и есть мои учителя. А также Ильф и Петров, хотя их романы и недолюбливают наши патриоты. Очень талантливые и близкие мне писатели. Их ругают за богоборчество, за глумление над отцом Федором. Но странно сегодня рассматривать всю богоборческую эпоху 20–30-х годов, от Платонова и Булгакова до Есенина и Ильфа и Петрова, с точки зрения ортодоксального Православия. Это другой вид проявления человеческого духа, другая грандиозная попытка. Может быть, Бог их быстрее простит за сотворение великой человеческой утопии, чем иных кажущихся православными писателей…

– А ты сам себя считаешь православным человеком?

– Я крещен в младенчестве. Родители тоже крещеные. Естественно, и это характерно для нашей эпохи, истового православия в семье не было. Родители были коммунисты. Я годам к тридцати стал читать литературу по христианству, пытался постичь и ритуал, и обрядовость, но до сегодняшнего дня к мистическому трепету приобщения еще не пришел. Боюсь, что это беда всего поколения. Чтобы ощущать мистический трепет, надо с детства быть внутри церковного мира. Чтобы тебя водили мальчуганом к Причастию. Чтобы ты воспринимал веру на уровне незамутненного детского сознания. Придет ли когда ко мне этот мистический трепет – не знаю. Иногда такие страдания человеку выпадают, что они и в старости приводят к Богу.

Но я вырос в православной среде, где на бытовом и нравственном уровне сохранялись все заповеди Господни, в этом плане я православный человек. Мироощущение меняется медленно, и даже самым лихим богоборчеством его не сокрушить. В церковь русские люди не ходили, но жили-то по православным законам. Это очень важно. Скажем, мама у меня была секретарем партбюро своего маргаринового завода. Пришла как-то домой задумчивая, говорит: «Нет, все-таки этого нельзя делать». Спрашиваю, что случилось. «Понимаешь, у нас была делегация из ГДР, и они мне как парторгу подарили плед. Я взяла. А сейчас думаю. Ведь это всей нашей организации подарили, вот мы и разыграем в лотерею, кому из девочек достанется…» По-моему, это типично православный, общинный подход, и партбюро здесь ни при чем.

– Хочу вот еще о чем спросить. Ты – один из активно пишущих писателей. Но тебе этого почему-то мало. То ты возглавляешь весь писательский комсомол, то ты руководишь газетой «Московский литератор». То идешь работать на телевидение, то создаешь альманах «Реалист». Рвешься в политику. Помня все твои активные вторжения в общественную жизнь, я не могу их объяснить только какими-то карьерными или материальными соображениями. Они, наверное, есть, и это естественно, но много же было и просто дополнительных нагрузок, лично тебе ничего не дающих. Откуда это у тебя? Тебе не хватает одной литературы? Ты такой не один. Не говоря о такой общественной глыбе, как Александр Проханов, назову и Куняева, и Бородина, и мурманчанина Виталия Маслова, неугомонного общественного деятеля, Петю Краснова… Что это тебе дает? А кто-то, скажем Владимир Личутин, пишет, и больше ему ничего не надо, хватало бы на хлеб… Иная природа таланта.