Лев Вершинин - «Русские идут!» Почему боятся России?

Прежде чем продолжать, хотелось бы сделать пояснение. Рассказывая о роли и месте калмыков в истории России, я, как сами видите, очень мало пишу об участии их в различных войнах под российскими стягами. Кое-кто мне на это строго указывает, и зря, потому что никому не дано объять необъятное…

Дело в том, что калмыки были везде. На всех фронтах всех войн, с кем бы Россия ни сражалась. Они, тесно кооперируясь с донцами, обеспечивали безопасность левого фланга русской армии со стороны Кубани, оттягивая на себя массы ногайских всадников и прикрывая Кабарду; « Ничто, никакая сила турков, – писал Григорий Прозрителев, – не могли их остановить. Янычары – лучшее турецкое войско… бежали в ужасе перед калмыками », дополняя: « нельзя не отметить, что калмыки действовали… против турецких войск, правильно вооруженных, а потому и военные таланты Омбо и геройство калмыцкихполков должно обратить на себя особенное внимание ». Не ограничиваясь турками, крошили шведов в Северную войну, а в 1741—1742 одной из боевых эскадр Балтийского флота командовал « морской монгол » контр-адмирал Денис Калмыков, сирота из улуса под Астраханью. Когда кончались шведы, рвали драбантов Фридриха Великого на полях Семилетней войны: « показали знаки своего проворства … – вспоминал генерал Болотов, – всего лишь 7 человек из них усмотря человек двадцать прусских гусар, удалив– шихся от прочих, переплыв нагие и без седел, с одними только дротиками через Прегель – ударили с такой жестокостью на них, обративши их в бегство, гнали до самого стана, трех убили, а одного в плен взяли ». Поили коней в Шпрее. Сам главнокомандующий Апраксин писал императрице: « Я обойтись не могу об отменной храбрости сразившихся казаков, калмыков и гусар не донести », и, с другой стороны, «старый Фриц» признавался в приватном письме своему агенту в Петербурге, что « более всего опасался казаков, татар, но особо калмыков ».

Впрочем, война войной, а жизнь жизнью. Как мы знаем, Аюка, уже казавшийся подданным « не умеющим умереть », в конце концов все-таки концы отдал, успев напоследок, – под старость дед стал изрядно зловреден, обеспечить массу неприятностей всем, кто не умер. Плетя интриги и ссоря сыновей, внуков и племянников, он более чем преуспел. Мира в улусе не стало, и все планы русских властей, казалось бы, тщательно продуманные и разработанные, поползли по швам. Прежде всего совершенно неожиданно, – плюнув на то, что Указ Коллегии иностранных дел о признании его ханом уже был озвучен в Астрахани, – спрыгнул с лодки Доржи Назаров. Ему очень хотелось быть ханом, но еще больше хотелось жить.

А Степь кипела. Больших боев не было, но стычки шли вовсю, по нарастающей, – и это совершенно не устраивало Петербург: двору было, в общем, все равно, кто держит южные рубежи Империи, лишь бы держал крепко, а в ситуации полного разброда ни о какой «крепости» не было и речи. В связи с чем 20 сентября 1724 года, идя простейшим путем, Артемий Волынский объявил «верховным правителем калмыков» (не ханом, но для подданных это было все равно, что хан) Церен-Дондука, законного наследника по прямой линии. С чем, естественно, не согласился мятежный Дондук-Омбо, которого потенциальные подданные уважали, – за ум, воинские доблести и справедливость, – гораздо больше, чем изнеженного, ничем себя не проявившего «кронпринца». Драка шла по нарастающей, и все разъяснения Астрахани на предмет, « что из такого их междоусобия ничего не последует, кроме кровопролития и разорения калмыцким улусам », до слуха конкурирующих кузенов не доходили. Оба соглашались, что мир лучше войны, но каждый желал мира в свою пользу.

По факту, улус распался надвое и ни о какой борьбе с внешним врагом никто не думал. Даже решительный шаг правительства Анны Иоанновны, Указом от 17 февраля 1731 года официально признавшей Церен-Дондука ханом, никакой роли не сыграл, а при попытке нанести по бунтовщику решительный удар, 9 ноября 1731 года, ханское войско было наголову разгромлено. По сути, теперь от белой кошмы Дондук-Омбо не отделяло ничего, но русские категорически заявили, что ханом его не признают, и победитель, не желая стать врагом России, ушел с верными ему людьми на Кубань, где принял подданство Оттоманской Порты. А это, в свою очередь, крайне не понравилось Петербургу, поскольку назревала война с турками, а беглый тайша, храбрый и очень популярный, в этой войне мог быть крайне полезен, но и, в чужих руках, крайне вреден.

Так что на Кубань поехали послы, нужный эмигрант выдвинул свои условия, условия были приняты, и 7 марта 1735 года Дондук-Омбо был официально объявлен «главным управителем калмыков» при живом хане, ставшем с тех пор чисто номинальной фигурой. Никакой роли он более не играл, вскоре вообще уехал жить в Петербург, а в феврале 1737 года скончался, – и ханом, естественно, стал Дондук-Омбо, отлично зарекомендовавший себя на полях сражений. Понравилось это не всем, но диссидентам пришлось либо смириться, либо принять православие и уйти в «удел Тайшиных», область Калмыцкого казачьего войска с центром в Ставрополе-Волжском, – ныне Тольятти, – на которую юрисдикция нового хана не распространялась. Прочими же правил он умело, но жестко, не стесняясь применять смертную казнь, в общем, среди калмыков не очень принятую, однако был справедлив с «малыми людьми», и потому популярен, а число воинов при нем выросло с 20 тысяч, как в последние годы правления Аюки, до 50 тысяч, надежно прикрывших границу России как от казахских набегов, так и от неприятностей на Кубани, и все бы хорошо, да только люди, достигший предела мечтаний, долго не живут.

Смерть Дондук-Омбо, богатыря в расцвете сил, не проснувшегося на рассвете 21 марта 1741 года, стала для русского правительства неприятным сюрпризом. Умершего хана только-только признали вполне надежным, на него очень рассчитывали, а теперь все расчеты приходилось менять, и чем скорее, тем лучше, потому что в улусе опять запахло жареным. Вдовствующая ханша, бывшая кабардинская княжна Джан Атажукина, хлопотала о своем сыне Рандуле, законном наследнике покойного, но он был еще мал, а перспектива видеть своенравную черкешенку регентшей совсем не радовала нойонов, так что вариант был не лучшим. Поэтому правительство сделало ханше предложение, от которого нельзя было отказаться: перебраться в Петербург, и вдова, некоторое время подумав, не лучше ли вернуться в Кабарду, решила все-таки влиться в цивилизацию. Так, – после крещения всей семьи в 1744-м, – в России появился княжеский род Дондуковых, а «главным правителем калмыков» (и с 1758 года, подтвердив, что достоин, ханом) стал дождавшийся, наконец, своего часа Дондук-Даши, сын умершего в «кронпринцах» Чакдоржаба. При этом вопреки правилам наследником был сразу утвержден его малолетний сын Убаши, – а это означало, что присвоение ханского титула отныне перестает быть внутренним делом калмыков, а патенты Далай-ламы можно сдавать в музей.