Александр Елисеев - Русские в СССР. Потерпевшие или победители?

Как очевидно, большевики согласны идти на коалицию, но оговаривают ее создание рядом условий. И эти условия нужно считать справедливыми. Действительно, ленинцы имели тогда большинство в Советах, поэтому они могли бы требовать не просто половины, но даже и большинства портфелей в советском правительстве. Несколько труднее кажется вопрос с властью Советов, ведь она была провозглашена еще до созыва Учредительного собрания. На самом же деле, как ни покажется странным, но большевистское требование признать советовластие было в тех условиях самым что ни на есть демократическим. Временное правительство, свергнутое большевиками, никто ведь и не выбирал. Более того, в феврале 1917 года оно лишило хоть каких-то рычагов политического влияния единственный орган народного представительства – Государственную Думу, которая должна была, по идее, выполнять роль промежуточного парламента – на время подготовки выборов в УС. Но «временные» на этот выборный орган просто наплевали, а выборы в УС сильно затянули. При этом в сентябре 1917 года была установлена диктатура Керенского и К о, структурированная в некую Директорию, которая состояла из «главноуговаривающего» и еще четырех его министров. Именно эта либеральная хунта и провозгласила Россию республикой – без всякого УС. Получалось, что единственным органом народного представительства на тот момент были Советы. Вот они-то и получили власть, свергнув хунту Керенского.

Другое дело, что большевики сделали это не вполне легитимно – даже если иметь в виду советскую легитимность. Так, на съезде присутствовали посланцы всего лишь 19 крестьянских Советов. Сам крестьянский ЦИК решительно протестовал против созыва съезда. Есть и подозрительные моменты – некоторые депутаты направлялись на съезд в обход обязательной процедуры выборов, вход на съезд контролировала большевистская комендатура, не была избрана мандатная комиссия, регистрация велась с перерывами. Есть даже и такое мнение: «Почти все делегации, даже левые эсеры, покинули съезд, – пишет Е.А. Сикорский. – И он вообще перестал быть съездом, превратившись в частное заседание большевистской фракции. Кроме того, в зал набилась из коридоров Смольного посторонняя публика, околачивающаяся при Петросовете и ВРК – солдатня, красногвардейцы, служащие большевистского аппарата, вообще непонятный сброд. Вот этот «съезд» и избрал новое правительство, Совет народных комиссаров, состоявший из одних большевиков. (На следующий день часть второстепенных портфелей предложили левым эсерам, но те отказались.) Так большевики победили» («Деньги на революцию: 1903–1920. Факты, версии, размышления»).

Как бы там ни было, но именно большевики выступали за власть Советов. Параллельной им советской системы так и не было создано. А противники большевиков сделали ставку либо на Учредительное собрание, либо на военную диктатуру и созыв нового, «национального собрания» – в будущем. Сами же «социалисты-демократы» впоследствии признавали свой уход как серьезную ошибку, давшую большевикам лишние политические козыри. «Мы ушли, неизвестно куда и зачем, – пишет меньшевик Н.Н. Суханов, – разорвав с Советом, смешав себя с элементами контрреволюции, дискредитировав себя в глазах масс, подорвав все будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции. Борьба на съезде за единый демократический фронт могла иметь успех. Для большевиков, как таковых, для Ленина и Троцкого, она была более одиозна, чем всевозможные «комитеты спасения» и новый корниловский поход Керенского на Петербург. Исход «чистых» освободил большевиков от этой опасности» («Записки о революции»).

При этом большевики сумели договориться и с крестьянскими Советами, и с левыми эсерами. (Правда, блок с последними распался в июле 1918 года.) А вот правые эсеры и меньшевики так и не пошли на создание правительственной коалиции с большевиками, чем только способствовали установлению политической монополии ленинцев. А ведь переговоры о создании однородного социалистического правительства велись – с представителями крупнейшего Всероссийского исполнительного комитета профсоюзов железнодорожников (ВИКЖель), лоббировавшими интересы меньшевиков. И большевистская сторона даже была готова пойти на серьезные уступки, ограничившись 5 министерскими портфелями из 18. Но меньшевики, что называется, «уперлись рогом», и переговоры окончились ничем. И то в знак протеста против прекращения переговоров из ЦК и правительства вышли такие видные большевики, как Каменев, Рыков, В.П. Ногин и др. Что-то не похоже на поведение тоталитарной партии.

Возразят – но как же быть с разгоном Учредительного собрания? Разве тут не проявилась тоталитарная сущность большевизма? Что ж, можно поговорить и об этом, тут тоже все очень и очень неоднозначно. Для начала надо бы вспомнить о том, что никем не избранное «демократическое» Временное правительство дважды переносило выборы – один раз на 17 сентября, а другой – на 12 ноября. И весьма вероятно, что так было бы еще не раз и не два. (Особенно если учесть, что «временные» даже и республику провозгласили самочинно.) Большевики переносить выборы не стали, но провели их точно в срок. На них, как известно, победили эсеры, получившие 58 % голосов. Вроде бы их триумф очевиден, но и здесь есть один существенный «нюанс». За время, которое прошло с момента выборов до созыва УС, партия эсеров успела расколоться – на правых и левых. Последние основали свою собственную партию левых социалистов-революционеров (интернационалистов). Однако избирательные списки создавались в условиях существования единой ПСР, и так вышло, что левые заняли в ней весьма скромные места, явно не соответствующие их реальному влиянию на массы. Поэтому расклад силы в УС явно не соответствовал раскладу сил в обществе. С «юридической», так сказать, точки зрения это ничего не меняет. Но для политической жизни революционных времен сие очень важно. Здесь легитимность зависит не столько от буквы закона, сколько от политической эффективности. Собственно, сама УС утверждалась на обломках монархии, разрушенной вполне насильственно и «нелегитимно».

В плане политического влияния очень показательно, что в выборах УС приняло участие чуть менее 50 % избирателей. Для сытого и довольного демократического общества, с сильными традициями парламентаризма, это был бы очень неплохой результат. Но Россия тогда бурлила, как огромный политический котел, и жгучий интерес к политике был характерен для самых широких слоев. А в этих условиях такой результат является показателем весьма слабого интереса масс к УС.