Владимир Бондаренко - Последние поэты империи

На суд-допрос, на бледный Страшный суд

Тебя пацан. Вставай пацан, зов-уут!»

(«Саратовский централ», 2003)

Может быть, в слиянии со стихией народного бунта, как у Александра Блока и Владимира Маяковского, у поэта Эдуарда Лимонова проявляется его высшая поэтическая энергетика? Это тот высший предел эмоционального не­благополучия, который может пережить поэт, обретая са­мый высший хлеб поэзии.

2004. Внуково

- * -

Русская керамика

Есть где-то земля, и я не боюсь ее имени,

есть где-то тюльпаны с моей головой и фамилией...

Есть где-то земля, пропитанная одышкой.

Сестра киселя, а душа — голубеющей льдышкой.

Есть где-то земля, пропитанная слезами,

где избы горят, где черные мысли слезают

напиться воды, а им подают лишь печали,

есть где-то земля, пропитанная молчаньем.

Есть где-то земля, которую любят удары

и ржавые оспы, и грустные песни-удавы...

Есть где-то земля, пропахшая игом и потом,

всегда в синяках, царапинах и анекдотах.

На льняную юбку она нашивает обиды,

и только на юге ее украшенья разбиты.

Есть где-то земля, как швея, как голодная прачка,

день каждый ее — это камень во рту или взбучка.

Над нею смеются, когда поднимается качка.

Цари не целуют ее потемневшую ручку.

Есть где-то земля, как Цветаева ранняя, в мочках,

горят пастухи, и разводят костер кавалеры.

Есть где-то земля, как вино в замерзающих бочках —

стучится вино головою, оно заболело!

Есть где-то земля, что любые предательства сносит,

любые грехи в самом сердце безумно прощает.

Любые обиды и боли она переносит,

и смерти великих, как просеки — лес, ее навещают.

Есть где-то земля, и она одичала, привыкла,

чтоб лучших сынов застрелили, как будто бы в игры

играли, уволив лишь жалость, плохую актрису.

И передушили поклонников всех за кулисами.

Есть где-то земля, что ушла в кулачок даже кашлем,

и плачет она, и смеется в кустах можжевельника.

Есть где-то земля с такою печалью — нет краше.

Нельзя так сказать, помилуйте, может, не верите?

Есть где-то земля, и я не боюсь ее имени.

Есть где-то земля, и я не боюсь ее знамени,

последней любовницей в жизни моей, без фамилии,

она проскользнет, и кому-то настанет так завидно.

Есть где-то земля, и я не боюсь ее грусти.

От соли и перца бывает, однако, и сладко,

есть где-то земля, где меня рекламируют гуси,

летящие к Богу на бледно-любую лампадку.

И я сохраню ее почерк волшебно-хрустящий.

И я сохраню ее руки молочно-печальные,

на всех языках, с угольком посекундно гостящий.

Я знаю, я знаю — одна ты меня напечатаешь.

Ах, все-тки люблю я церковный рисунок на ситце.

Ах, все-тки люблю я грачей за седым кабаком,

приказано мне без тебя куковать и носиться

и лишь для тебя притворяться слепым дураком.

Ах, все-тки люблю я утюг твой и вечные драки,

и вирши погладить давно бы пора бы, пора...

И с прелестью злой и вовсю нелюбимой собаки

лизнуть твои руки. Как будто лицо топора!..

Леонид Губанов в рубище великих слов

Леонид Георгиевич Губанов родился в Москве 20 июля 1946 года, умер также в Москве, в своей квартире на улице Красных Зорь от острого сердечного приступа 8 сентября 1983 года, в возрасте, предсказанном им самим в поэме «По­лина», — тридцати семи лет. Похоронен на Новом Хован­ском кладбище.

Мать поэта была сотрудницей ОВИР, отец — инжене­ром. Крещен в церкви Святой Троицы на Воробьевых горах. Первая публикация стихов состоялась в пятнадцать лет в «Пионерской правде». Окончил вечернюю школу. Работал фотолаборантом, почтальоном, грузчиком в булочной, пожар­ным в театре. В 1963 году составил самодельный сборник «Первое издание неофутуристов». В 1964 году впервые напе­чатаны в «Юности» три четверостишия из поэмы «Полина».

29 января 1965 года выдвинул идею создания объединения поэтов и художников СМОГ, что расшифровывали как «Са­мое молодое общество гениев» или — официально — «Сила, мысль, образ, глубина». Первую программу вместе с ним под­писали также Владимир Алейников и Владимир Батшев. 19 февраля 1965 года в московской библиотеке имени Фурма­нова прошел первый поэтический вечер СМОГа. В группу во­шли Николай Мишин, Вадим Делоне, Юрий Кублановский, Алена Басилова, Александр Морозов и другие. Был близок одно время к смоговцам и Эдуард Лимонов. 14 апреля 1965 года, в годовщину смерти Маяковского, прошли по Москве с лозунга­ми «Лишим социализм девственности» и другими. В том же году его стихи вместе со стихами других смоговцев опублико­вал эмтээсовский журнал «Грани» (№ 59)43. Начались пресле­дования властей. Леонид Губанов в конце декабря 1965 года попал в психиатрическую больницу. Потом началась под­надзорная жизнь с неоднократными вызовами в органы, за­держаниями, запугиванием. Эмигрировать отказался. Жил богемной наркотической жизнью. В последние годы пытался приблизиться к православной церкви. Подрабатывал где мог сторожем, грузчиком.

Не был замечен ни критикой, ни прессой, лишь с началом перестройки были опубликованы четыре стихотворения в ежегодном альманахе «День поэзии» за 1984 год. В 1985 году Игорь Дудинский напечатал его поэтическую подборку в жур­нале « My лета» в Париже. Первая большая публикация в Рос­сии — в журнале «Знамя» в 1993 году. Почти полное собрание его стихов вошло в книгу «Я сослан к Музе на галеры...», выпу­щенную московским издательством «Время» в 2003 году.

Явно загубленный лидер послевоенного поэтического поко­ления.

· * * *

Вспоминаю, как году в 1975 познакомился с Леней Губановым на квартире своего приятеля, московского мате­матика, преподавателя МГУ, большого любителя изящной словесности. Губанов был тогда уже изрядно выпивши. С ним пришел хоровод его девиц и поклонников. Но сам домашний вечер его поэзии все же состоялся. Впрочем, ви­димо, примерно такими же были и другие, в ту пору еще многочисленные, вечера его поэзии, проводившиеся в квартирах ученых, в маленьких библиотеках, в студенчес­ких общежитиях...

Читал он свои стихи завораживающе, колдуя над ними, как древний шаман какого-то славянского племени. Он не был актером XX века в чтении своих стихов, как Евтушен­ко или Вознесенский, он был скорее древним гусляром. Не случайно он так любил Древнюю Русь, допетровскую Русь, не случайно он посвятил ей многие свои стихи и поэмы.

Может быть, он и сам к нам пришел как бы из того древнего времени?

А мне — семнадцать. Я — семьсотый.