Дмитрий Губин - Налог на Родину. Очерки тучных времен

Однако большинство, как мне кажется (и я среди них), покамест не готово отъезжать ни в Лондон, ни в Краснокаменск. Не только по причине внутренней слабости. А потому, что Алексей Девотченко в призыве тотального отказа от участия хоть в чем-то, имеющем отношение к власти, невольно исходит из довольно популярной теории оккупированной страны. Суть в том, что власть в России захвачена оккупантами (чиновниками, ментами, гаишниками, депутатами всех созывов и рангов, прокурорами, силовиками, судьями и прочими, вплоть до Путина с Медведевым, а также жирными бизнес-котами, отстегнувшими власти), с которыми не может быть никакого сотрудничества как минимум и должна быть война как максимум.

Повторяю: эта теория весьма популярна и соблазнительна. О ментальности «оккупированной страны» говорил в начале 2008 года тот же Михаил Ходорковский, о нескончаемой самооккупации России написан еще в 2006-м Дмитрием Быковым роман «ЖД».

Однако эта теория ужасающе безысходна, поскольку не позволяет ничего менять и не позволяет ни на что надеяться; более того, она представляет «власть» как единую, монолитную (не говоря уж о том, что чуждую) силу.

Между тем я в свое время жил в одной довольно преступной, изрядно порочной и весьма двулично-циничной стране, исчезнувшей, к моей радости, с карты мира. Называлась страна СССР. И, как я теперь понимаю, рухнул СССР не потому, что его подточили западные голоса или мученики ГУЛАГа: большинство о них и знать не знало, и воздействовали эти голоса и мученики лишь на сознание кучки людей, бывших, условно, тогдашней «культурной элитой». Но вот эти люди из тогдашней «Литературной газеты», тогдашней «Комсомолки» или тогдашних «Известий» (и даже из советского телевидения, когда по телевидению шли КВН, «Что? Где? Когда?» или «Клуб кинопутешествий»; и даже люди из советского кинематографа, не говоря уж про театр) воздействовали и влияли весьма ощутимо на все остальное общество. Потому что советские газеты не были монолитны – хотя бы на уровне завотделов. И не было монолитно телевидение. И Госкино с Минкультом. И даже ЦК КПСС вместе с Политбюро, как мы теперь знаем, не были монолитны. Поэтому и случилась перестройка, чему я несказанно рад, хотя и ужасно разочарован тем, что в результате перестройки построили.

И мне теперь надежду вторично терять?

Или, ладно, надежду потерять я еще готов, а вот отношения с людьми – как мне их рвать по-живому? Вон, на Первом канале ведет свою знаменитую программу о здоровье Елена Малышева, которую я нежнейше люблю, – мне как, теперь плюнуть в нее из-за того, что она на Первом? Или в Сашу Половцева, который стал другом нашей семьи еще до того, как сыграл майора Соловца в «Ментах», – мне как, тоже плюнуть? Между прочим, до Соловца Половцев потрясающе сыграл главную роль в «Барабаниаде», но был нищ и подрабатывал грузчиком в супермаркете, – так он как теперь, если следовать Девотченко, руконеподаваем? Или Андрей Бильжо в «Известиях» – мне что, и ему руки не подавать, хотя «Известия» я давно в руки не беру, а если и беру, то потом мою руки с мылом?

Такое руконеподавание есть, с учетом размеров страны, – поступок совершенно детский, то есть в котором больше обиды, чем ответственности.

Да, сегодня во всем и всюду – от политики до экономики – больше мерзкого и несправедливого, чем уважительного и разумного. Да, силовые структуры охраняют не народ, а власть. Да, информационная машина во многом перестроена в пропагандистскую. Но это не значит, что у тебя на рычаги этой машины нет прав.

То есть нельзя делать вид, что у тебя нет конфликта интересов с машинистом (он есть), нужно обозначать для себя границы допустимого компромисса (компромисс скорее свидетельствует о гибкости ума, чем наоборот), нельзя ни за какие деньги эти границы переходить (а будут заставлять!) – и нужно быть готовым к тому, что в результате на время останешься безработным.

И меня, в отличие от Девотченко, пугает не столько добровольное участие в работе госмашины, сколько добровольная самоцензура, самооскопление, основанные на ложном априорном представлении, что «иначе никак».

Блистательный журналист времен СССР Валерий Аграновский – автор «Остановите Малахова!» – учил меня в 1980-х так: «Не режьте себя, Димочка, сами – предоставьте это им. Если они у вас кусок вырежут, куска не будет, но останется чистая совесть. А если вы сами себя порежете, не останется ни текста, ни совести. А потом, может, и не вырежут – может, там один клан пойдет войной на другой, и вы в эту щель проскочите».

Мне эта формула кажется более разумной, чем формула полного неучастия в работе системы. В смысле – более эффективной. Для меня водоразделом является то, идет ли человек в своей профессиональной деятельности ради денег против своей совести, – а не то, где именно он этой деятельностью занимается. Иначе булгаковскому Максудову тоже придется поставить в вину сотрудничество с «Вестником пароходства», ибо пароходство ведь наверняка было то самое, что предоставило пароход для высылки из страны интеллектуалов в 1922-м – всех тех, кого, по определению Троцкого, «расстрелять не было повода, а терпеть было невозможно».

Чья формула поведения – моя или Девотченко – окажется вернее, покажет не просто будущее, а ближайшее время. Границы между «мы» и «они», рукоподатными и руконеподатными, устанавливаются и отвердевают на наших глазах.

Если прав я, то мне (вместе с Девотченко) предстоит пережить вторую перестройку.

А если Девотченко, то ему (вместе со мной) придется спуститься по сходням на пароход.

В любом случае, мы не отвертимся.

В экспресс-электричках из московских аэропортов я безошибочно узнаю иностранцев. У них в руке книга. Наши же смотрят в окно или читают «Толстушку»

Я вовсе не собираюсь в очередной раз живописать ужастик «Как самая читающая в мире страна стала самой нечитающей».

Ужастик действительно имеет место. Жаждущих подробностей отошлю к профильным исследованиям «Левада-центра»: «Массовое чтение в России» (2003–2005) или «Чтение в России-2008». Если кратко, то вот пара картинок, как в ночи раскрываются гробы и мрак преисподней выходит наружу.

Сегодня вообще не читают книг 51 % мужчин и 42 % женщин (регулярно читают 13 % и 19 % соответственно), у подавляющего большинства россиян домашних библиотек нет или в них не более 100 книг (свыше 1 000 томов найдется не более чем у 2 % населения).

Это, повторяю, общий план, а по-настоящему дьявол в деталях, сводящихся к тому, что дорогие россияне если и читают, то по преимуществу дерьмо, что из чтения совершенно выпадает такой специфический слой, как «молодые мужчины», что положительной динамики на этом кладбище мысли нет.