Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Один из главных вопросов здесь — о соотношении детерминизма и свободы воли. Форрест Гамп плывет по течению и приплывает к успеху. Причем буквально: баснословно богатеет, сделавшись — опять-таки бессмысленно и случайно — владельцем рыбацкого судна. Ему идет на пользу даже стихийное бедствие, устраняющее конкурентов. Так что о свободе воли, даже просто о характере, речи нет: у Гампа не характер, а сущность — неизменяемая, как и внешность, на протяжении десятилетий.

Простоватый герой — излюбленный персонаж мировой культуры: Иван-дурак, Дон Кихот, Симплициссимус, Кандид, Швейк. К этим столпам истины с пониженным интеллектом восходит и Форрест Гамп. Но с существенной поправкой: он становится культовой фигурой, образцом для подражания, объектом поклонения — и по ходу фильма, и в сегодняшней Америке, прямо у нас на глазах.

Внятный посыл картины расшифровывается с легкостью: в каждом живет Форрест Гамп, не надо замазывать его руссоистскую чистоту наслоениями современной цивилизации. Правильно быть не хитрым, не сообразительным, не умным, а честным, добрым и верным.

Если вдуматься, если учесть грандиозный, именно культовый успех фильма, если так пересознает себя Америка, стряхивая последние остатки шестидесятнических интеллектуальных иллюзий, — это страшновато. Форрест Гамп своеобразно суммирует опыт 60-х и 80-х — он естественный человек, идеалист, пропущенный через поле прагматики и материализма. Простак, становящийся вровень с великими. Аскет, делающийся миллионером.

Не ищите — и обрящете. Не ищите, потому что нужно не умничать и суетиться, а твердо верить в патриархальные ценности и стоять на своем.

Антиинтеллектуальный, антиинтеллигентный заряд фильма не в том, что Форрест Гамп — безмозглый. Во всяком случае, зритель полюбил его не только за это. Важнее, что мозги как бы выносятся за скобки, вроде это мы уже проходили и освоили, а в скобках — больших, фигурных, красивых, позолоченных — остается то, чего не хватает сегодняшней Америке, и одной только Америке: верности, честности и доброты.

Конечно, сама потребность в героизации всегда важнее героя, обожествление нужнее божества. Но какое время на дворе — таков мессия.

Постепенно, наращивая тему, фильм превращается в притчу. Конкретно — в притчу евангельскую. В образе Гампа все слабее контуры Ивана-дурака и все ярче черты Спасителя. Прописная буква здесь неоднозначна — Гамп спасает нынешнюю Америку от умственного и эмоционального разврата, но и всечеловеческая модель несомненна.

Как в свое время Андрей Тарковский снял «Андрея Рублева», талантливо доказывая, что Христос — достояние России, так Роберт Земекис воплотил идею американского Искупителя. Сделано это с остроумием и без нажима. Картина нагружается псевдоевангельскими атрибутами не навязчиво и не кощунственно, но целенаправленно. Это испытания Форреста, которые он с достоинством преодолевает: издевательства в детстве, война, искушение богатством и славой. Отсутствие земного отца и безмерно преданная мать. Есть Магдалина — хипповатая, беспорядочная в любви Дженни, которой Гамп хранит стойкую платоническую верность. Есть Лазарь — однополчанин по Вьетнаму, безногий лейтенант Дэн, которого Форрест поднимает к процветанию. Есть, наконец, апостолы.

Побуждаемый неведомой силой, Форрест Гамп вдруг бросает все и начинает бегать — просто бегать по Америке, три с лишним года подряд. Разумеется, тут присутствует и насмешка над всеобщим бегом трусцой, но маргинально. Главное — вся страна вдруг находит в этом занятии высший, метафизический смысл, и за Гампом неотлучно бежит группа ближайших последователей. А все остальные, покоренные простотой выхода, видят в этой акции разрешение множества проблем, надежду и искупление. Иррациональный, спонтанный, немотивированный, но искренний порыв — вот что нужно утомленному разумом и логикой человеку.

На бегу Гамп творит чудеса — опять-таки чисто американские. Он утирает лицо поданной ему майкой, на которой остается нерукотворный образ, — и плащаница запускается в массовое производство, принося владельцу майки миллионы. Другой попутчик подхватывает брошенную Гампом фразу, превращая ее в рекламный лозунг, и тоже становится миллионером. Изречения Гампа поступают в продажу, как уже произошло в реальности: книга «Гампизмы: ум и мудрость Форреста Гампа» идет нарасхват.

Экранная жизнь решительно смешивается с действительной. В этом, внекиношном, быте и Гамп тоже становится более чем героем и кумиром — не удивлюсь, если возникнут общества и секты «гампистов». Всеми данными для духовного лидерства образ обладает, а что простота хуже воровства — придумали извращенные умники. «Хромые внидут первыми» — идея переосмысляется; не так уж хромы эти убогие, а некоторые просто-таки весьма быстро бегают.

В литературоцентристской России название фильма Квентина Тарантино Pulp Fiction переведено как «Бульварное чтиво» (или «Криминальное чтиво»), что, конечно, неточно, неполно, сужает смысл, потому что оригинал шире: речь идет вовсе не о литературе, а уж как минимум о кино, в первую очередь о всякой низкосортной бульварщине, и вообще не только об искусстве. Вернее и будет «Бульварщина». Восстановим справедливость — и к сути.

Главное в феномене Тарантино и его произведениях то, что эта залитая кровью картина оставляет странное ощущение близости и даже теплоты.

Впрочем, если вдуматься, странного тут ничего нет, вспомним хоть детские сказки, где количество жестокостей и убийств на квадратный сантиметр страницы выше, чем в сценарии среднего голливудского боевика. В этом отношении показательны, например, русские сказки, особенно из числа так называемых «заветных», заполненных циничными зверствами и тем, что сейчас поименовали бы «немотивированными преступлениями», не уступающие в этих показателях знаменитым своей свирепостью исландским сагам и ирландскому эпосу. Сказочная тема возникает здесь пунктирно, но логично, напоминая о том, что образы и приемы Тарантино восходят к детским архетипам, будь то мифологическое детство человечества или частное детство частного человека.

Механизм восприятия — такой же апеллирующий к довзрослой памяти. Но памяти современного человека, над чьей колыбелью раздается бормотание не няни, а телевизора. А если у сегодняшнего младенца и есть няня, то она-то главный телезритель в семье, и ее фольклорные убаюкиванья в сильной степени вдохновлены телесюжетами и окрашены их стилистикой.

Тарантино в своем фильме предлагает сгущенный коллаж штампов, знакомых каждому с ранних лет по приключенческим телепередачам, кино и литературе.