Вадим Кожинов - Грех и святость русской истории

Невольно связываются с этим слова Гегеля о том, что «дух» есть «абсолютное своенравие субъективности», для которого «отношение к внешнему миру» не имеет существенного значения.

Когда при Иване III решался вопрос о сожжении нескольких вожаков «ереси жидовствующих», вокруг него, как показал историк Е.Е. Голубинский, шла долгая и острая полемика, причем «между мнениями сторон колебался престарелый государь, желавший очистить церковь от еретиков, но и боявшийся впасть при сем в грех жестокости». В конце концов победило мнение новгородского архиепископа Геннадия, который «знаком был с способами борьбы против еретиков со стороны католической инквизиции… В послании к Зосиме 1490 года он пишет: «Ано Фрязове по своей вере какову крепость держат сказывал ми посол кесарев (Николай Поппель, приезжавший в Москву путем на Псков и Новгород в 1486 году. – В.К. ) про шпанского короля, как он свою землю очистил».

Эта позиция может быть по сути своей эстетической, как в творчестве Флобера или, в существенно ином виде, Уильяма Морриса, либо прежде всего этической – как у Диккенса и, по-иному, у Гюго, но во всех случаях позиция эта выступает в качестве высшего, непререкаемого судьи, в качестве «последней инстанции».

Выше уже не раз заходила речь о христианстве, в русле которого много веков развивалась и русская, и западная культура. Чрезвычайно характерным различием западной и русской традиций является тот факт, что в Европе, безусловно, главный, всеопределяющий христианский праздник – Рождество, а на Руси – Воскресение (Пасха).

В записях Достоевского есть существенное пояснение: «Великое недоразумение, исторически необходимое в просыпающемся русском сознании, но которое, конечно, исчезнет, когда русские люди взглянут прямо на вещи в глаза».

Выше уже шла речь о необоснованности причисления Чаадаева к западникам. Стоит привести и такое его характерное высказывание, смысл которого можно оспаривать, но нельзя спорить с тем, что западник не мог сказать что-либо подобное: «…наступит время, когда своего рода возврат к язычеству, происшедший в пятнадцатом веке и очень неправильно названный возрождением наук, будет возбуждать в новых народах лишь такое воспоминание, какое сохраняет человек, вернувшийся на путь добра, о каком-нибудь сумасбродном и преступном увлечении своей юности».

В высшей степени характерно, скажем, что в американской литературе сочувственно изображаются, как правило, лишь те индейцы, которые мирно сотрудничают с выходцами из Европы; между тем в русской литературе о Кавказе сочувственно изображены как раз «немирные» горцы.

Так, глубоко значительны воссозданные Чингизом Айтматовым национальные характеры казахов.

Для большей ясности следует хотя бы перечислить некоторые факты. Кафа была куплена генуэзцами у Орды в 1266 году, но до середины XIII века ордынцы чуть ли не каждое десятилетие захватывали и грабили ее. Мамай же, став в 1350-х годах крымским темником, завязал самые тесные отношения с Кафой. За время его господства, то есть до 1380 года, не было ни одного татарского нападения на Кафу (хотя Мамай не раз разорял колонии ее конкурентов – венецианцев). За это время Кафа присоединила к себе большую часть крымского побережья (от Балаклавы до Судака) и превратилась в один из самых больших городов Европы (до 70 тыс. жителей). На деньги, полученные от Кафы, Мамай нанял огромное войско (в него вошли наемники с Кавказа, Поволжья и даже Закавказья) и захватил власть над всеми владениями Орды западнее Волги. В Москве знали о роли Кафы для Мамая: Дмитрий Иванович, по подробному рассказу Никоновской летописи, специально взял с собой в поход на Дон десять сурожан (то есть русских купцов, торговавших в Крыму), которым были хорошо известны «тайны» Кафы.

Ср. роман-эссе Владимира Чивилихина «Память» (Наш современник. 1980. № 12).

Невольно связываются с этим слова Гегеля о том, что «дух» есть «абсолютное своенравие субъективности», для которого «отношение к внешнему миру» не имеет существенного значения.

Западная литература в отличие от русской являет собой как бы монолог, не подразумевающий во «внешнем» мире равноценного другого субъекта, от которого ждут необходимого ответа, признания, суда. И это нельзя рассматривать как всецело отрицательное качество. Перед нами, если угодно, подлинно героический монолог.

Напомню еще раз слова Белинского: «Французы, англичане, немцы так национальны каждый по-своему, что не в состоянии понимать друг друга, тогда как русскому давно доступны и социальность француза, и практическая деятельность англичанина, и туманная философия немца».

Печатается по изданию: Палея Толковая. М., 2002.

То есть основной язык допетровской словесности.

Поэт имел в виду, надо думать, «относительное», касающееся определенной стороны дела, а не абсолютное превосходство.

Речь идет о теснейшей связи Руси с Византией.

То есть славяно-русского.

Творогов О.В. Палея Толковая. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1987. Вып. 1 (XI – первая половина XIV в.). С. 286.

Щеглов А.П. Религиозно-философское значение Толковой Палеи. Журнал Историко-богословского общества. М., 1991. № 2. С. 7.

Оно представляет собой литографическое воспроизведение переписанных несколькими студентами – учениками Н.С. Тихонравова частей «Палеи» (разумеется, разными почерками), изданное мизерным тиражом.

Истрин В.М. Толковая Палея и Хроника Георгия Амартола. Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук. 1923. Т. 29. С. 369–379; Михайлов А.В . К вопросу о происхождении и литературных источниках Толковой Палеи. Известия АН СССР по русскому языку и словесности. 1928. Т. 1. Кн. 1. C. XV–XXIII.

Печатается по изданию: Альманах библиофила. – 1989. – Вып. 26.

Древнерусские княжеские уставы X–XV веков. М., 1976. С. 86.

См.: Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси. XI–XIV вв. М., 1972. С. 227.

Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы XI – начала XII века. М., 1978. С. 167.

Перевод Д.С. Лихачева.

Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 417–419.