Отар Кушанашвили - Я. Книга-месть

Света, милая, передай Лошаку, что триумфа давно нет, а бедный Воронов нуждается в лечении, я серьезно. Кем надо быть, чтобы не видеть с первой секунды, что парень не в себе?

Федор поддержал меня в трудные времена, это я помню. Он начисто лишен фанфаронства, это я знаю. Он очень ранимый, в этом я убедился.

Милая Света, моя мама, величайшая леди с золотым сердцем, говорила: «Как мне одиноко среди этого бомонда». Где забавники вроде меня, шоно-пенновского типа, олицетворяющие собой вызов благостности, нервические, но по крайности нескучные? Почему вы их не замечаете, нас то есть?

Света, сделай нам всем одолжение: передай внуку, или кем он ему приходится, Ельцина, что, прежде чем рекомендовать к просмотру отчаянно говенные сериалы, пусть для начала посмотрит эталонный – про инопланетянина Альфа. Лучше в моем переводе.

Я не плакатный обличитель, но искусственная благообразность 99 процентов твоих персонажей.

Как Вы добились такого успеха?

Никакого «такого» успеха нет. Если какой-то и есть, то это потому, что я внутренне один из самых волевых людей, кого я знаю.

P.S. Сначала ко мне подошел мой любимый кадр, Андрей Григорьев-Аполлонов, и, высоко отозвавшись о статье про Матвиенко: «Блестящая хуйня!», попросил прекратить нападать на чету Бондарчуков (я нелестно высказался о фильме «Обитаемый остров» и журналах – один «Иконы», тот, который склоняется в открытой эпистоле, закрылся – евойной леди Светланы).

Потом подошел второй, не очень любимый кадр, и попросил быть, что ли, поласковее.

Когда подошел третий, совсем нелюбимый, и сказал, что «если ты не хочешь кормить червей», я уже был готов к настоящему посткриптуму:

«Света! Федор Отарович! Я люблю вас, вы – яблони, я – червь».

ПОСЛЕ КНИГИ Я ВСЕХ ПИСАК – В МУЗЕЙ!

…Она стоит в розовой маечке, на берегу, она смеется.

Я стою метрах в пяти от нее, безжизненный, как вермишель, потому что отчаянно влюблен в нее, смотрю на нее, любуюсь ею и слушаю, как она смеется.

Как Ее звали? Как же Ее звали, черт бы меня побрал?!

…Сколько лет прошло, я уже научился говорить о погоде без мата, до меня дошло, чем прекрасна группа «Ю-ТУ», я уже знаю, что рая не будет, у меня есть друзья, уехавшие в поисках счастливой доли за рубеж, осевшие там и плачущие во время телефонных разговоров, я освоил деловой тон и могу сообщить тревогу дядям в галстуках, знаю наизусть всего Евтушенко и могу, если на спор, писать, как Пелевин, – сколько лет прошло, а не проходит дня, чтобы я не вспомнил, как Она стоит в розовой маечке, на берегу моря, и смеется – оттого, что подозревает о незадачливом воздыхателе, оттого, что жизнь чудо как хороша!

Что для Вас означает слово «женщина»?

Все. Тут нужна словесная ткань такой выделки, на какую я способен только в отдельные дни.

То ли я виноват, то ли мы виноваты, то ли время, до отвращения пугливое и заносчивое, виновато, но мы уже очень робко, если трезвы, признаемся, что ЖИВЕМ РАДИ ЖЕНЩИН.

Время обернулось коброй и отравило нас, и мы, нарушив святую субординацию, насилу подбираем слова, когда говорим о женщинах и когда нужно обойтись без иронии или, того хлеще, сарказма.

Маша Якимова, экс-Благоверная, с ее явной нелюбовью ко мне, мною, конечно, заслуженной, но не до такой степени, чтобы вышвыривать меня на улицу. Впрочем, стоп. Когда я думаю о союзе с ней, я не понимаю ни драматургии этих отношений, и всякий раз я с сожалением кладу свою рефлексию на алтарь реализма: любви, значит, не было.

Но – «пока ты недоволен жизнью, она все равно проходит», все живы, красивый молодой человек – Дядя Федор – растет, если захочет, я расскажу ему о науке онтологии, о схватке простого и сложного. О том, что мачо (даже логофеты, даже принцы, даже дяди брутальные на вид) плачут, не зная ответов на вопросы, один из которых «куда все уходит?», другой – «почему?».

Мы отринули шепот, жаркое дыхание, трели соловья, что-то превратив в спорт, что-то в голый релакс, и многие женщины в пику нам ответили взаимностью.

Многие, но, благодарение Богу, не все.

И на тех, кто входит в спасительный для мужчин разряд «НЕ ВСЕ», мы, осоловевшие, смотрим потерянно и не знаем, ЧТО им сказать.

И длим, длим этот дивертисмент, фальшиво исполняя партию и хорохорясь что есть мочи. Они улыбчиво смотрят и ждут.

Мы уповаем на силу, не веря в то, что они – сильнее, они сильнее – потому что мы спринтеры, а они – стайеры.

У женщин верный глаз и верная походка.

Они куда более цепки, потому что в куда большей степени дорожат жизнью, не высокомерничают с ней, соблюдают субординацию.

Они по определению мудрее нас, потому что мы, мужики, полагаемся на пламенный и мотор, а они – на интуицию.

Я могу показаться ходячим набором пошлости, но мне «Сибирские морозы» кажутся идеальной поп-песней. Когда я об этом сказал Владимиру Кузьмину, он фыркнул. Если вы сделаете такой же комплимент ему, он так же поморщится. Мужчина он, рокер он потому что. Способный при этом писать вдохновенные оды любви, веселые пьески, жесткие саги про путь, долгий-долгий, к сердцу любимой.

На фото – с музой маэстро, его благоверной Катей.

Они знают все наши слабые места, и все наши слабые места они могут поразить и ядовитой репликой, и симфонией лести, но чаще – просто взором, полным укоризны.

Когда мы исполняем реквием по несбывшемуся, мы этот реквием и исполняем на весь мир, они же – тихо-тихо, утрут слезинку – и топают дальше.

У каждой женщины свой почерк, у каждой почти каждый мужчина – жертва нивелирования.

Их волнующие округлости, даже их силиконовые прелести – наш генеральный допинг, если решиться и сказать наконец сермяжную правду.

Как стакан красного вина, в меру забористого, изводит холестерин, так женщина поворотом головы сводит холестерин и прочие гадости, прописавшиеся в организме, на нет.

Они умеют пресные будни превратить в фиесту, умеют почти все. Мы не умеем пресные будни превращать в фиесту, не умеем почти все.

Мои личные попытки установить на своей территории царство домостроя имели бесславный исход, потому что нужно уметь договариваться даже в мелочах, а мы – разве умеем?