Журнал «Посев» № 2 (1589) - февраль 2010

Развенчание второй концепции – «мы – особые, и потому хуже всех других» – автору даётся так тяжело и болезненно, что он оставляет эту затею: «С наивными выводами «мы лучше» или «мы хуже» никогда не стоит спешить» . Действительно, так ли мы хуже других – убеждает Валерий Сендеров читателя – если в то время, как в передовой Британии «восьмилетних детей вешают за пустяковую несколькопенсовую кражу» , в России царь милует сотню декабристов – государственных преступников, коих по всем законам казнить следовало? Даже палача, и того не сразу сыскали для повешения пятерых главных заговорщиков – это ли не показатель гуманистического превосходства отечества нашего?

Даже ирод – Иван Грозный, этот протобольшевик России – под напором силлогизмов Сендерова предстаёт уже не таким ужасным на фоне фактов западно-европейской резни. Сколько душ царь Иван Грозный загубил в своё царствие? 50 тысяч. А сколько во Франции за одну Варфоломеевскую ночь вырезали протестантов-гугенотов? То-то же – 80 тысяч! А в Англии король Генрих VIII, этот «принц Ренессанса», за одно только бродяжничество казнил 60 тысяч. Так кто же тут гуманнее, кто лучше и кто хуже – передовая Европа или отсталая Россия? Такими приёмами Валерий Сендеров загоняет в угол не шибко патриотичного простодушного читателя.

На третьей концепции «особого пути», как наиболее опасной, ведущей в тупик изоляционизма, автор решительно ставит крест: мы, хотя и особые, но не настолько, чтобы выламываться за пределы европейской культуры. Гордиться своей особостью глупо, но и стыдиться её не стоит – развивает читатель резонную мысль автора. В принадлежности к европейской культуре спасение и счастье России – убеждён автор – это наш шанс и упустить его, «значит – отречься от доступной реальному восстановлению великой России» .

Здесь-то и прорывается не только смысл статьи, но и сокровенная суть взглядов её автора – этатизм ! Он настолько всеобъемлющ у автора «относительно новых слов о демократии» , что любое силовое историческое выступление против правящего режима российской империи по Сендерову – уже тягчайшее преступление не только в юридическом, но и в моральном плане. Отсюда, восстание декабристов у него – «дворянская пугачёвщина» . А предсмертные слова одного из казнимых декабристов – «Несчастная страна, повесить не умеют!» – в толковании Сендерова отнюдь не боль русского просвещённого дворянина за свою отсталую родину, а «предсмертное завещание нераскаявшегося злодея» .

Справедливо полагая, что великая русская культура XVIII–XIX веков относится к культуре европейской, что делает нас европейцами, Сендеров умалчивает об одном принципиально важном обстоятельстве: русская культура XVIII–XIX веков есть культура дворянская. А дворянское сословие к концу XVIII века было уже сословием свободных людей. Во-первых, потому, что земля стала их частной собственностью, во-вторых, для дворян были отменены телесные наказания и обязательная воинская служба. (Манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». 1762 г.)

«Аграрная революция» (1714–1785 годов) даровала свободу (= частную собственность на землю) только одному немногочисленному сословью – дворянству, «затянув, пожалуй, один из самых тугих узлов противоречий в российской истории» (Е. Гайдар, «Государство и эволюция», стр. 60). Всё, как известно, кончилось победой большевиков в гражданской войне и наступлением советчины – таковы исторические последствия «дворянской приватизации».

Понимать под европейской культурой только развитие науки, искусств, образования было бы несколько поверхностно с нашей стороны, если бы не знать, что итогом этого развития стало правовое закрепление частной собственности, её окончательная легитимация, и новые, не ведомые для феодальных обществ, отношения власти и подчинения. Вопреки идеалу этатистов, новые отношения власти и собственности стали возможными только в условиях чрезвычайной раздробленности и политической слабости государственной власти в Западной Европе:

«Точно так же по поводу возрождения европейской цивилизации в период позднего средневековья можно сказать, что распространение капитализма – и европейской цивилизации – своим происхождением и raison d’etre [смысл существования (фр.)] обязано политической анархии (Baechler, 1975: 1977). К современному индустриализму пришли отнюдь не там, где правительства были сильнее, а в городах итальянского Возрождения, Южной Германии, Нидерландов и, наконец, в Англии с ее мягкой системой правления, т. е. там, где правили горожане, а не воины. Плотная сеть обмена услугами, придающая очертания расширенному порядку, основательно разрасталась при защите индивидуализированной собственности, а не при государственном управлении ее использованием.

Отсюда следует, что не существует большего заблуждения, чем общепринятая формула историков, которые представляют появление сильного государства как кульминацию культурной эволюции: оно столь же часто служило признаком ее конца».

(Ф. Хайек, «Пагубная самонадеянность», глава «происхождение свободы, собственности и справедливости http://sps.ru/?id=219748)

Правозаконность новых отношений власти и собственности рождалась в кровопролитных религиозно-идеологических схватках Реформации, выковывалась в ходе первых буржуазных революций и в итоге воплотилась в новом государственно-политическом устройстве – в демократии налогоплательщиков. Ни резня Ивана Грозного, ни слепое копирование Петром I европейских технологий не вели к созданию института частной собственности, напротив – они подавляли это главное условие независимости индивида от власти.

Поэтому причислять феодально-крепостническую Россию к европейской культуре нам позволяет не тот факт, что дворянское сословие говорило на французском, выписывало парижские моды и читало европейских авторов. Но то обстоятельство, что лучшая часть этого европейски образованного сословия тянула средневековую, нищую и безграмотную Россию к ценностям конституционно-либеральной Европы, с её приматом частного начала над коллективистско-государственным. Тяготение России к европейской культуре проявлялось в том, что элита русской нации, её духовная аристократия не могла смириться с рабским положением основной массы народа, стремясь всеми доступными средствами, вплоть до восстания, к смене государственного устройства.

Взгляды В. Сендерова на историю Российской империи удивительным образом роднят его с историко-патриотической монографией под редакцией В. Багдасаряна «Школьный учебник истории и государственная политика» – там история декабристов подаётся в том же осуждающем духе. (Рыбина Л. История без права переписки // Новая газета, № 71/2009.)