Игорь Зудов - Жизнь и смерть как личный опыт. Реанимация. Исповедь человека, победившего приговор врачей

Некоторые специалисты считают, что в таких отраслях, как фармакология и торговля лекарствами, сердечно-сосудистая хирургия, ортопедия и травматология сложились устойчивые группировки из числа чиновников, бизнесменов, исследователей, профессуры, которые создали и создают монополии, определяют, чем будут лечить россиян, чем им заменят сердечный сосуд, клапан, зуб или сустав. И от главных специалистов – экспертов здравоохранения ничего не зависит. Основные решения принимаются «по-семейному, по понятиям», а не по закону и совести. К сожалению, все это давно известно, но действенных мер принять не хватает решимости. Как обычно, «пар» уходит в бесконечные разговоры.

Но если не хватает воли, умения или чего-нибудь еще, осудить преступные деяния, о которых известно и высшему руководству, и простым гражданам, позаимствуйте хотя бы чужой опыт. Хорошо известна практика американских независимых прокуроров, обвинявших не кого-нибудь, а высших чиновников государства. От них крепко «пострадал» Билл Клинтон, а Ричарду Никсону вообще пришлось покинуть Белый дом. Конечно, я не столь наивен, чтобы поверить в возможность серьезной критики высших руководителей в нашей авторитарной стране, которую неуклюже пытаются выдать за какую-то особую демократию.

Даже название придумали – суверенная. Суверенная от кого? Скорее всего – от народа.

Образцом «суверенной демократии» является история с министром здравоохранения и социального развития. Думаю, такого единодушного неприятия – от простых людей до властных структур – не вызывал ни один человек. Одно предложение, высказанное с трибуны Государственной Думы, – воспользоваться чиновнику личным пистолетом – чего стоит.

В любом государстве публичный человек, вызывающий всеобщее негодование, давно бы ушел сам или его бы сняли. Возможно, и под суд отдали бы. Но в условиях «суверенной демократии» можно игнорировать мнение подавляющего большинства населения. А услужливые люди даже обоснование придумают для подобной позиции.

В других странах, например в Японии, ключевой министр обороны, допустивший только неудачное высказывание, а не должностной проступок, немедленно ушел в отставку, как только это событие вызвало возмущение части общества. Премьер сожалел, отстраняя верного соратника от должности, но вынужден был подчиниться воле народа, который оказал ему доверие. Ведь доверие можно утратить, а вместе с ним и власть. Правда, такое возможно лишь в условиях не суверенной, а обычной демократии. Пока мы не добьемся, чтобы с мнением наших граждан власти считались, до тех пор жизнь не изменится к лучшему. О первых маленьких победах я уже упоминал.

В противном случае невозможно заставить работать принятые новой властью законы, не остановить вконец зарвавшихся чиновников. Вряд ли это свершится в скором будущем, пока президент страны будет ласково журить, а не строго спрашивать за невыполнение его же собственных поручений.

Опыт многих мировых держав и многих поколений наглядно демонстрирует, что ни угрозами административных наказаний, ни высокими зарплатами, никакими наградами не удастся повысить ответственность работающих людей, особенно в нашей стране, если не будет отлажена система государственного контроля за их деятельностью.

В этом отношении многое можно позаимствовать из прежних времен. Если при советской власти человека брал в оборот народный контроль, то за совершенные преступные деяния, за редким исключением, следовало неминуемое наказание. После вмешательства партийного контроля на карьере даже высокопоставленных деятелей можно было ставить жирную точку. А самое главное, в контролирующие органы могли обратиться рядовые граждане. Теперь же просто некуда.

И уж вряд ли в то время чиновники самого мелкого ранга могли позволить себе возводить трехэтажные особняки в престижном районе Подмосковья, где пустая земля стоит баснословных денег. Будучи на реабилитации после болезни в советские времена в одном из лечебных центров Московской области я многократно проходил мимо дачи М.А. Суслова, тогда второго человека в партии. Тот домик кажется сейчас избушкой по сравнению с дворцами «новых русских», среди которых немало чиновников.

Были и в то время люди, которые могли позволить себе многое. Но открыто демонстрировать богатство было опасно. Теперь бояться некого. Какой-либо контроль практически отсутствует.

А чего можно достичь с его помощью, видно на моем примере. Пока действия медперсонала в больнице не были взяты под контроль вышестоящей инстанцией, моей жизни угрожала реальная опасность. Но даже после этого ее удалось спасти лишь благодаря привлечению авторитетных, а самое главное, не работающих в данной больнице специалистов. Не подсказывает ли конкретный случай возможную систему контроля за работой тех же сверхзакрытых отделений реанимаций, а также других лечебных заведений?

Если бы существовала группа экспертов или инспекторов (суть не в названии), не зависимых от Министерства здравоохранения и социального развития РФ, то проводимая ими регулярная инспекция помогла бы как минимум исключить безобразия, которые сегодня считаются обычным делом и о которых я рассказывал. С жалобами на неправомерные действия врачей к такой экспертной группе могли бы обращаться граждане. Крайне необходим профессиональный анализ врачебных ошибок, чтобы избежать их в дальнейшем.

Как показывает американский опыт, «70 % медицинских ошибок предотвратимы, 6 % – потенциально предотвратимы и лишь 24 % предотвратить невозможно». В Америке и в других развитых странах бьются над усовершенствованием всей системы медицинского обслуживания с целью устранения врачебных ошибок. Наши же специалисты пока дискутируют по поводу самого этого термина и ищут причины, оправдывающие возникновение тех вопиющих случаев, которые стали достоянием печати.

В то время как медицинские учреждения в США широко используют опросы общественного мнения, у нас корпоративная солидарность медиков не только игнорирует критику со стороны пациентов, но и возводит защитные барьеры при определении вины врачей, нанесших тяжкий вред здоровью больных, а то и вовсе отправивших их на тот свет, при рассмотрении их дел в суде. Поэтому так трудно представлять обоснованные заключения в суды, куда обращаются родственники пострадавших в лечебных учреждениях.

Возможно, судья, вынесший чрезмерно мягкий приговор по поводу скончавшегося на операционном столе молодого человека, основывался на доводах той медицинской организации, где работала провинившийся доктор. При этом ни адвокат, ни родственники потерпевшей стороны, не будучи специалистами, не сумели найти убедительных контраргументов, опровергающих заключение недобросовестных или заинтересованных медиков.