Михаил Делягин - Империя в прыжке. Китай изнутри...

Когда Джавахарлал Неру в конце 50-х и начале 60-х годов прошлого века провозглашал, что «Индией управляют управляемые», он, скорее всего, сам верил в это или, по крайней мере, искренне стремился к этой цели.

Однако в настоящее время в большинстве случаев такие публичность и демократизм не более чем эксплуатируют хорошо известные психологам «технологии вовлечения». Они создают у управляемых иллюзию участия в принятии и даже самостоятельной выработки решений — и тем самым возлагают на них (причем в их собственных глазах!) ответственность за последствия реализации этих решений. По сути дела этого всего лишь способ обеспечить согласие угнетаемых с угнетением, эксплуатируемых — с эксплуатацией, а в перспективе — и согласие утилизируемых со своей незавидной судьбой.

Именно поэтому демократия не как содержательное явление ( общественное устройство, позволяющее максимально полно учитывать существующие в обществе мнения и интересы), но именно как заведомо формальный набор институтов стала подлинным фетишем развитых обществ.

Наиболее полным выражением, подлинным апофеозом извращения прозрачности к настоящему времени представляется «политическая игротехника» первой избирательной кампании Обамы.

Целый народ — причем народ наиболее развитой в мире страны — был вовлечен, по сути дела, в игру, в которой люди действовали, даже не пытаясь осознавать ответственности за свои действия. В результате президентом США стал человек, о котором всем было известно практически все, — кроме главного: чьи интересы и каким именно образом он намеревался выражать.

Да, возможно, это не было известно даже ему самому (людей, играющих предназначенные им роли, далеко не всегда извещают о предстоящих им судьбах), — однако глобальные управляющие сети (и не только крупнейшие, которые названы выше) возлагали на него определенные надежды и строили связанные с ним определенные планы. Эти надежды и планы и есть его стратегия — пусть даже и вынужденная, — и люди, открыто и публично избравшие этого самого открытого и публичного из всех политиков США (если вообще не мира), не знали о них практически ничего!

Таким образом, формальная публичность стала к настоящему времени эффективным инструментом сокрытия намерений и манипулирования обществами, применяемыми в первую очередь глобальными управляющими сетями (просто потому, что их положение наиболее соответствует требованиям применения этого инструмента).

А это значит, что, к сожалению, формальная демократия, основанная на стандартном наборе демократических институтов, не способна ограничить скрытое влияние и, более того, разрушительный произвол глобальных управляющих сетей. Она ведь сама является не только средством реализации ими своих интересов (при помощи извращения публичности), но и, более того, средой существования этих сетей.

Их сдерживание объективно требует ограничения стандартных демократических институтов, отступления от формальной демократии ради восстановления демократии содержательной (неуклонные попытки чего, собственно говоря, и наблюдаются в США после 11 сентября 2001 года).

Опорой в сдерживании глобальных управляющих сетей должны стать все те национально и культурно обособленные силы, которые в силу самого своего существования воспринимаются представителями этих сетей, этими глобальными «кочевниками», новым глобальным правящим классом как непримиримые враги, подлежащие уничтожению.

Это фундаментальное противоречие глобализации является объективной предпосылкой для восстановления национального единства, ибо противоречия между интересами народов и глобальных сетей или, выражаясь классовым языком, между глобальным управляющим классом и отдельными обществами, низведенными до положения объектов эксплуатации этим классом, неизмеримо глубже и острее, чем классовые противоречия внутри обществ.

Основной проблемой каждого общества оказывается способность выявить внутри себя «пятую колонну» представителей глобального управляющего класса и освободиться от ее влияния возможно более гуманным по отношению к ним способом (хотя главным критерием успеха и, более того, продолжения существования обществ и народов будет именно лишение этих людей всякого влияния).

Исчерпание возможностей дальнейшей интеграции и неминуемый, хотя и частичный, откат к протекционизму создает объективные экономические предпосылки (необходимые, но и в коем случае не достаточные!) для успеха нового витка «национально-освободительной войны» в этом, современном, глобализированном виде, — против «новых кочевников».

И Китай, принципиально не приемлющий формальную демократию по западному образцу (в том числе и в силу горького исторического опыта эпохи Чан Кайши) и жестко защищающий свою внутреннюю жизнь от внешнего влияния, неминуемо станет не только одним из центров глобального управляющего класса, но и одним из флагманов этой войны.

Исход этого противоречия, как и процесс его развертывания, представляется в настоящее время в высшей степени неопределенным.

На протяжении своей 4700-летней практически непрерывной письменной истории Китай регулярно переживал периоды возвышения и падения.

Строго говоря, принципиальное отличие от других цивилизаций заключается не в самой цикличности развития (диалектику, в конце концов, никто не отменял), а в способности Китая неуклонно, раз за разом выживать в своих падениях, которая и позволяет проявиться этой цикличности наглядным и однозначным образом.

Расцвет цивилизации, как правило, сопровождался накоплением богатств и усложнением социума.

Первое вело к росту социальной напряженности, так как бесправные и удерживаемые на грани выживания низы начинали требовать своей доли общественного пирога (при этом разнообразные тайные общества, опирающиеся на беднейших крестьян, но имеющие заметное политическое влияние, исторически являются такой же естественной и неотъемлемой формой самоорганизации китайского социума, что и семья).

Второе способствовало усложнению и разбуханию бюрократии, которая становилась слишком масштабной и потребляла чрезмерную часть общественного продукта, но при этом в силу сложности своей структуры запутывалась в себе самой и утрачивала эффективность.

В результате рост протестов накладывался на падение эффективности управления, его качественное удорожание и рост интриг внутри него, что создавало полноценный кризис, иногда разрешаемый внешним завоеванием.

При этом качество китайской культуры (включая, разумеется, управление и производство) было настолько высоким, что завоеватели, будь они варварами-маньчжурами (как в случае последней династии), или соседями, или восставшими крестьянами не заменяли ее своей, но старались максимально использовать, вливая свое вино в китайские имперские мехи и весьма быстро перерабатываясь в соответствии с их стандартами.