Владимир Осипов - Корень нации. Записки русофила

Русские Цари, начиная с Павла Первого, благожелательно относились к Православной Церкви, способствовали развитию монашества, умножению монастырей и церквей в России и содействовали по возможности духовному образованию. Но неверие слишком глубоко укоренилось в русской жизни. XVIII век не прошел даром. Интеллигенция становилась одержимой.

Самодержавной власти, пишет архиепископ Серафим (Соболев) «приходилось гнуться под напором либеральных требований русского противоцерковного общества и идти на гибельные для России компромиссные реформы» (Архиепископ Серафим. Русская идеология. Джорданвилль, 1987. С. 60–61).

Какую же Россию мы потеряли при Петре? Об этой России судить трудно, ибо большая часть наших историков находилась под гипнозом западной идеологии. Скосив глаза на Европу, очень трудно правильно оценить свою отчину. Послушаем Ивана Солоневича, честнейшего русского мыслителя XX века. В своей книге «Народная монархия» он констатирует: такой правительственной системы, как в Московском государстве ДО Петра, «в мире не существовало никогда, даже в лучшие времена Рима и Великобритании, ибо и Рим, и Великобритания были построены на принципе неравноправности включенных в эти империи побежденных племен: «Разделяй и властвуй!» Москва властвовала не разъединяя, а соединяя» (И.Солоневич. Народная монархия. Сан-Франциско, 1978. Ч. 4. С. 1). Боярская Дума, состоявшая из нескольких десятков членов, была, согласно исследованию историка В.О. Ключевского (1841–1911), центром правительственного аппарата, где концентрировалась власть и законодательная, и исполнительная, и судебная, и военная, и власть контрольная. «Пределы компетенции Думы так же неопределенны, как и пределы компетенции ее державного председателя, ее, как и Царя, КАСАЛОСЬ ВСЕ» (там же, с. 4–5). И все было объединено в одном центре. Ключевский, историк, почитаемый либералами, пишет: в Боярской Думе «бывали споры, но не о власти, а о деле… Лица и партии со своими себялюбивыми или своекорыстными помыслами должны были ИСЧЕЗАТЬ под давлением ГОСУДАРСТВЕННОГО ИНТЕРЕСА и политического приличия или обычая. Таким же характером отличалась и деятельность московских приказов» (с. 2–3).

Солоневич заключает: «Это был период лучшего управления, какое когда-либо имела Россия, лучшего она с тех пор НЕ ИМЕЛА НИКОГДА» (с. 4). Далее. Русским гуманистам преподносили английский Habeas corpus (закон о неприкосновенности личности, принят английским парламентом в 1672 г.), совершенно забывая упомянуть, что в нашей, якобы варварской Руси «ГАБЕАС КОРПУС АКТ» был введен на 120 лет РАНЬШЕ АНГЛИЙСКОГО: по Судебнику 1550 года администрация не имела права арестовать человека, не предъявив его представителям местного самоуправления – старосте и целовальнику, иначе последние по требованию родственников могли освободить арестованного и ВЗЫСКАТЬ с представителя администрации соответствующую пеню «за бесчестье». Но этого мало. Ключевский говорит о «старинном праве управляемых жаловаться высшему начальству на незаконные действия подчиненных управителей»… «Истцы могли даже вызвать своего бывшего управителя на поединок»… «Съезд с должности кормленщика, не умевшего ладить с управляемыми, был сигналом к вчинению запутанных исков о переборах и других обидах. Московские судьи не мирволили своей правительственной братии…»

Судебник 1550 года не был особым нововведением, он лишь оформил писаное и неписаное право, которым и ранее жила Московская Русь. И.Л. Солоневич считает: «Самоуправления, равному московскому, не имела тогда НИ ОДНА СТРАНА В МИРЕ, ибо повсюду, до середины или даже до конца XIX века все европейское самоуправление носило чисто сословный характер…. реформы Александра Второго были только очень бледной тенью старинного земского самоуправления Москвы» (с. 15).

Допетровскую государственность Иван Лукьянович определяет как исключительный в истории человечества пример внутреннего единства, сочетавшего ДВА основных принципа державного строительства: САМОДЕРЖАВИЕ и САМОУПРАВЛЕНИЕ. Это единство спаивалось единством религии.

Возвращаясь из Московской Руси, потерянной нами три века назад, в сегодняшнюю Смуту начала XXI века, трудно говорить о народности, русскости, о национальном самосознании, шельмовавшемся семь десятилетий подряд официально, с высоты богоборческого и космополитического государства и почти столько же десятилетий до этого – неофициально – кланом Лавровых и Милюковых.

Выдающийся русский мыслитель Иван Александрович Ильин (1883–1954) не был самостийным производителем философских идей, но – верующим христианином, последовательным исповедником Православия. На мой взгляд, сие увеличивает авторитетность его суждений, их сопричастность соборному русскому сознанию. Тема народности или национализма рассматривалась Ильиным неоднократно в статьях сборника «Наши задачи» и в работах «Путь духовного обновления» (1935 г.), «Основы христианской культуры» (1937 г.).

«Жизнь человечества на земле, – говорит Ильин, – подчинена пространственно-территориальной необходимости» (Здесь и далее цит. по: И.А. Ильин. Собрание сочинений. Т. 1. М., «Русская книга», 1993. с. 170). Оседлость культурного человека, зависимость его от условий расстояний, климата, расы, хозяйства, государственной власти и законов, языка и обычая прикрепляет его и вынуждает войти в организованные волевые союзы местного характера. «Беда, опасность и страх научают человека солидаризироваться со своими ближними, из этой солидарности возникают первые проблески правосознания». И, таким образом, «патриотизм» оказывается, по-видимому, неизбежным, целесообразным и жизненно полезным» (Там же, с. 171).

Но это, по мнению Ильина, есть результат действия инстинкта самосохранения. Подобная человеческая солидарность как бы дана природой и у многих народов, в особенности малых, этим уровнем нередко и ограничивается. Есть, однако, высшая солидарность, сплоченность в духе. «… Любовь к родине есть творческий акт духовного самоопределения, верный перед лицом Божиим и потому благодатный. Только при таком понимании патриотизм и национализм могут раскрыться в их священном и непререкаемом значении… (с. 172). Инстинкт и дух должны взаимно дополнять и укреплять друг друга, чтобы «инстинкт получил правоту и форму духовности, а дух получил творческую силу инстинктивности». Патриотизм есть любовь. Инстинктивная прилепленность к родному. Поэтому патриотизм всегда инстинктивен. Но не всегда духовен. «Родина есть нечто для духа и от духа». Что же касается территории, языка, расы, пространственно-рядом жительства людей и пр., то все это не более, чем «жилище родины, ее орудие, ее средство, ее материал, но не она сама». «Родина есть духовная реальность». Патриотизм, как считает Ильин, может жить лишь в той душе, для которой есть на земле нечто священное.