Владимир Осипов - Корень нации. Записки русофила

18 февраля. Жизнь проходит. Биологически дело, вероятно, пошло на спуск. Вершину так и не заметил. В остальных отношениях – что даст Господь. Занимаюсь, как всегда, систематически, изо дня в день. Для нынешнего времени (последняя треть XX века) характерен кризис информации: поток информации превышает наши способности ее восприятия.

22 марта. Шью рукавицы, норму успешно выполняю, в ларьке отовариваюсь (повидло, килька, конфеты «подушечки», растительное масло).

22 июня. 3 июня вообще перевели на больницу. И вот я здесь почти 20 дней. Уколы и таблетки. Прохожу лечебный и одновременно профилактический курс в связи с моим плевритом. 12 июня получил письмо от Кати (дочери).

18 октября. Сентябрь проработал вновь маляром. Белил и красил. А с 1 октября снова на прежней работе.

24 января 1982 г. Ты пишешь, что сердце твое «очень чувствует беду». Ничего подобного со мной не происходит… особых метаморфоз с августа 1980 г. нет. (Примечание. Глухое упоминание об августе 1980 г. означает напряженный конфликт с администрацией, когда нам умышленно подкинули буйного провокатора и мы требовали убрать его из зоны. Сначала писали негодующие заявления, потом объявили забастовку. Наконец, я в знак протеста объявил голодовку и голодал 18 суток, ровно столько, сколько длился переход Суворова через Альпы. Когда я вернулся в зону из изолятора, один эстонец сказал, что через меня «можно смотреть», так я сжался).

17 – 18 февраля. 9 февраля с большим удовольствием посмотрел по телевизору документальный фильм «Художник Илья Глазунов» о замечательном русском художнике нашего времени… Получила ли Валя январский перевод на 30 рублей? (Я продолжал из заработанных денег посылать семье переводы.) Сейчас штудирую историю социологии (Дюркгейм, Зиммель, Вебер и т. д.). Значит, у Серафимы Михайловны новые хлопоты. (Подразумевается арест А.М. Иванова.) Вот только я не понял, при чем тут Семанов. Ведь я его лично не знаю, только понаслышке, он автор некоторых вещей по истории, в т. ч. биографий. (В зону ко мне приезжал следователь из Москвы и несколько часов настойчиво добивался у меня показаний о Сергее Николаевиче Семанове, видном «молодогвардейце». Следователь уехал ни с чем, угрожая мне статьей УК за «ложные показания», т. е. за отказ от показаний против Семанова.)

4 июля 1982 г. (г. Саранск, а/я № 3). (Нас, четырех политзэков отвезли в Саранск на «профилактическую беседу».) Я вот прочел недавно «Крейцерову сонату» Л.Н.Толстого. Толстой вообще считает, что почти все браки, так сказать, «неудачные», что счастливых браков чуть ли не 1 %. Чужая душа потемки и поди узнай, что в той душе раскроется. (Мама сетовала по поводу моей первой неудачи в личной жизни.)

Из саранской поездки запомнился спор харьковского историка Евгения Анцупова с Мазуром по поводу будущего. Анцупов придерживался теории цикличности в истории, строгой повторяемости всех важных событий через энное число столетий. Он считал, что в интервале 1981–1987 гг. неизбежна третья мировая война. Советские войска дойдут до Рейна, потом начнется изнурительная позиционная война, похожая на Первую мировую. Израиль, кстати, погибнет. На юге Франции высадятся воинственные арабы (типа ливийского Каддафи). Мазур резко возражал: «Ничего этого не будет!» Они поспорили на бутылку коньяка (чтобы был какой-то зримый символ и зримый проигрыш). Я торжественно разнял спорщиков. Анцупов умер в эмиграции, в Германии, кажется, в 1996 году. След Мазура я потерял. Анцупов был совершенно чистый, благородный, стопроцентно порядочный человек. Бывают такие люди. Но вот верил в «цикличность»…

29 октября нас с Анцуповым дернули на этап с вещами. Но отвезли недалеко, всего лишь на Потьму, в пересыльную тюрьму. 30 октября мы провели там однодневную голодовку (хотя сидели в разных камерах): день 30 октября к тому времени был признан всеми днем политзаключенных. А на следующий день, 31 октября, нас вернули обратно, в Барашево. В итоге чекисты добились, что на зоне 3–5 масштаб политической однодневной голодовки уже был не тот…

Вскоре меня этапировали по-настоящему. Сначала в Москву, через пересылку на Красной Пресне, затем – в Калугу, в местную тюрьму, откуда меня и освободили по концу срока 27 ноября 1982 года. Восьмилетка закончилась.

Напоследок, дня за три до освобождения, меня вызвали два функционера: сотрудник Калужского КГБ и прокурор. Они предъявили мне ксерокопию парижской газеты «Русская мысль», где были напечатаны мои довольно резкие отзывы о пенитенциарной системе в СССР. «Это Вы писали или они сами сочинили за Вас?» – «Я писал». – «Подумайте. Не спешите. Ибо иначе мы предъявим Вам обвинение по вновь открытому уголовному делу об антисоветской пропаганде и в день освобождения арестуем вновь, по новому делу». Я хорошо помню свое состояние: я был готов к новому, третьему сроку. Пусть будет так. Это судьба. А мой долг оставаться прежним. Таким, как я есть. Я решительно сказал своим собеседникам, что готов принять новый срок и раскаиваться за свои публикации в «Русской мысли» не намерен.

Утром 27 ноября 1982 г. меня все-таки освободили. Посадили в воронок и доставили в Тарусу, где жила моя семья. Там, в помещении УВД сначала оформили ГЛАСНЫЙ АДМИНИСТРАТИВНЫЙ НАДЗОР (без права передвижения и если не под домашним арестом, то под «местным», тарусским арестом) и только после этого выпустили на свободу. С рюкзаком и чемоданом, полным книг и конспектов, я зашагал по улицам Тарусы.

Когда я освободился в первый раз в 1968 году, мне пришлось жить под чужой крышей, снимая угол на «101-м километре». При моем вторичном освобождении в 1982 году многое изменилось. Теперь существовал общественный фонд А. И.Солженицына, фонд помощи политзаключенным и их семьям. Я благодарен Александру Исаевичу за то, что он еще до моего освобождения выделил моей жене Валентине 8 тысяч рублей (в брежневские времена это была приличная сумма) на приобретение дома. И дом был куплен в городке Таруса, Калужской области. Это был тоже «101-й километр», но в наилучшем варианте. Еще до революции Тарусу полюбили писатели, художники, вообще творческие натуры. Здесь жила и писала Марина Цветаева:

Ясное утро не жарко,Лугом бежишь налегке.Медленно тянется баркаВниз по Оке. …Синяя даль между сосен,Говор и гул на гумне…И улыбается осеньНашей весне…

Городок расположен над Окой, при впадении в нее речки Таруса. Как я заметил, летом здесь практически нет комаров – это тоже влечет сюда многих отдыхающих. Тарусу полюбили и бывшие политзэки.

Так что в субботу 27 ноября 1982 г. я возвращался впервые в собственный дом. «А, это ты?» – поприветствовала меня Валентина Ефимовна движением руки и предложила войти. Я вошел. В доме, кроме моего семилетнего сына Алексея и приемной дочери Ольги (впоследствии отрекшейся от меня) поселились еще и родители Валентины: Ефим Федорович и Екатерина Федоровна (случайно совпали отчества). Валин отец был агроном (в молодости воевал у Буденного, потом вернулся в родное село и долго скрывал, что служил у красных: большевиков односельчане не любили), работал последние годы в совхозе «Комсомолец» Георгиевского района Ставропольского края. Выйдя на пенсию, он жил с женой-домохозяйкой в добротном ведомственном доме, но Валентина уговорила их оставить тот дом и роскошный сад и перебраться на север, в Калужскую область. Они нехотя переехали. С одной стороны, родители как бы морально прикрывали ее от разного рода посягательств КГБ. При любом несанкционированном вторжении это все же дополнительные свидетели. С другой стороны, местные чекисты всячески препятствовали ей (разумеется, не прямо, а через соответствующие структуры) купить дом и тем самым укорениться в Тарусе. И тогда она оформила покупку дома на мать с тем условием, что, как только я освобожусь, дом будет переписан на меня. В первые год-полтора у нас в доме были самые дружественные отношения, и я стеснялся заговорить о переоформлении собственности на себя. Потом все изменилось. Дом в итоге я потерял.