Владимир Осипов - Корень нации. Записки русофила

Моя жизнь в Тарусе началась с гласного административного надзора. Этот надзор был объявлен мне за «плохое поведение в местах лишения свободы». Не слушался чекистов, протестовал, бастовал, объявлял политические голодовки. Надзор объявляется на 6 месяцев, а потом его продлевают. В дальнейшем мне продлевали его в течение трех лет, до горбачевской перестройки. Надзор означает, что в мой дом в любое время суток имеет право явиться милиция «для проверки». Я обязан находиться дома с 8 часов вечера до 6 часов утра. Если летом, купаясь в Оке, забуду о времени, то потом мчусь, как угорелый, чтобы успеть к восьми часам быть на месте. Мне запрещено покидать Тарусу, этот довольно маленький городок величиной со льдину, где обитает полярная станция в Ледовитом океане. Вот передо мной лес, он близко, до него метров триста, но стоит мне туда сходить по грибы, как я уже стану нарушителем. Теоретически выехать из Тарусы можно, но лишь с особого разрешения УВД (точнее, КГБ, ибо начальник милиции сразу запрашивает тарусского чекиста). За все 3 года гласного административного надзора я только 2 раза получил разрешение съездить в Москву и повидаться с матерью и братом. При этом я обязан еще и отметиться в столице, в отделении милиции, вот, мол, я прибыл, я здесь, а не в другой точке СССР. При втором посещении Белокаменной в окно маминой квартиры был брошен хороший камень. Правда, тут же и позвонили: «Никто не пострадал?» Сердобольные метальщики.

Работа. Работу мне придумала власть. Меня направили на завод художественных промыслов, в отдел снабжения и сбыта, где я числился экономистом (вел учет сбыта продукции завода). Впоследствии часто был в роли экспедитора, сопровождая грузы. Был и грузчиком при необходимости. Мне было 44 года, физически я еще чувствовал себя довольно шустрым. Зарплата была 120 рублей. Где-то через год я решил уволиться из-за малой зарплаты, мне повысили ее до 140, и я остался. Если заводская администрация направляла меня в Калугу отвозить керамику, я всякий раз брал разрешение на поездку в милиции. В августе 1983 года случилось первое нарушение. В деревне Сутормино, почти вплотную примыкавшей к Тарусе, отдыхала с семьей моя знакомая по «площади Маяковского» Люся Рыжкова. На какие-то полчаса я заглянул к ней попить чая. Мгновенно сработала разведка. Едва я ушел и вернулся на «законную» территорию, как в Сутормино примчалась милиция. Люся, конечно, не в сознанке. Но в деревне нашлись свидетели (двоих достаточно), давшие письменные показания о моем кратком появлении ВНЕ «городской черты» Тарусы. Состоялся суд. Судья Т.Борисова оштрафовала меня за «нарушение административного надзора». В начале октября того же 1983 года я выехал, как энтузиаст, на уборку картофеля от завода в один из совхозов Тарусского района. А вот подать заблаговременно заявление в Тарусское УВД о моем участии в труде на благо социализма я забыл или не догадался. Едет заводской коллектив, благородная общественная инициатива, при чем тут надзор? Ан нет, выследили меня ищейки. Я вернулся домой чуть-чуть после восьми, и надзиравший за мной страж порядка меня в доме в 20.00 не обнаружил. Я написал объяснение: мол, забыл предупредить, виноват, исправлюсь, но мое раскаяние их не волновало. Снова был суд, и та же судья вторично наказала меня за нарушение адмнадзора. При третьем нарушении мне уже светил срок: 1 год заключения в уголовной зоне. Мой солагерник Юрий Храмцов, поселившийся в Тарусе после освобождения, тоже был под надзором (я в то время еще коптел в Мордовии) и почему-то придумал такую форму протеста: после 8 часов вечера он аккуратно сидел дома, но на стук милиции не откликался, молчал, дверь не открывал. Они трижды зафиксировали нарушение надзора и влепили ему тот самый 1 год лишения свободы, теперь уже не в политической, а в уголовной зоне.

Едва я вернулся из Дубравлага, как меня стали навещать многочисленные гости из Москвы (иногда и из более отдаленных мест), друзья и знакомые. Тут же являлась милиция и проверяла паспорта моих визитеров, переписывали их персональные данные в тетрадь. Одного серпуховчанина не успели обнаружить, так отловили его на автовокзале: «Ваши документы!»

В ноябре 1985 года гласный административный надзор наконец закончился. Но зато с января 1986 г. было объявлено новое постановление Совета Министров СССР за подписью Н. И.Рыжкова о запрещении без соответствующего разрешения МВД посещать Москву и ближайшие районы Московской области лицам, отбывшим наказание по… (далее следовал длинный список статей Уголовного кодекса, включая, само собой, и «мою» 70-ю статью). Например, я мог еще приехать в город Чехов и Чеховский район, но далее – въезд был строго воспрещен. Постановление действовало весь 1986 год, а в следующем, 1987-м, многие бывшие политзэки стали его безнаказанно нарушать. И я тоже в 1987 г. (уже цвели гласность и перестройка) начал в столицу наведываться. Но самое главное: после отмены надзора я смог со своими людьми из отдела снабжения, в т. ч. с начальником своим А. Кузьминым, ездить в Серпухов и разгружать там вагоны с глиной для нашего завода. А это был дополнительный заработок. Дети росли, требовалось инвестирование.

Как и в зоне, я все свободное время читал. Проштудировал классиков славянофильства, том за томом. Удалось через районную библиотеку получать эти книги из Ленинской. Вторично был посажен Л. И. Бородин, фактически за свои художественные произведения, опубликованные за рубежом. Нигде не печатали С.Н.Семанова. Когда его прорабатывали на собрании за «связь» с «Вече», один партийный иудей уколол историка: «Ну, Вы же видели, что это злобный антисоветский журнал. Почему Вы не сообщили об этом журнале в КГБ?» Как отвечать на такой вопрос? Сергей Николаевич нашелся: он молча развел руки в стороны, мол, не сообщил, что теперь делать… Мой автор «Вече» Г.М. Шиманов начал издавать совершенно лояльный патриотический журнал «Многая лета». На каком-то номере его вызвали в КГБ и сказали: «Мы учитываем Вашу лояльность к Советской власти. Но Ваша оценка масонства не совпадает с нашей. Поэтому советуем ПРЕКРАТИТЬ издание журнала». Журнал был прекращен. Андропов был зорким часовым не столько советского режима, сколько своего племени. Нелишне напомнить, что в обвинительном заключении по моему делу мне инкриминировалась «антисоветская пропаганда» и «пропаганда реакционных славянофильских взглядов». Т. е. я сидел не только за антисоветизм (высосанный из пальца), но и за славянофильство. А теперь Шиманову, стоявшему на четко просоветских позициях, запретили утверждать иной патриотизм. Только марксизм-ленинизм в трактовке тайного сиониста Андропова, а шаг в сторону – считается побег. Стреляем без предупреждения.